Когда в саду затихла музыка и улёгся гомон, раздался голос управляющего имением. Он сказал, что сельчане в знак любви и уважения к его милости пану Костецкому прислали своих лучших певцов повеселить пана и гостей отборными сельскими песнями.

Управляющий подал знак. Клим вышел вперёд и, переглянувшись с певцами, начал неторопливо, уверенно:

Голос Клима взлетел над садом и поплыл над селом, над лугами.

Костецкий завертелся в кресле и с удивлением глянул на побледневшего управляющего. Тот рванулся было к Климу, по не осмелился перед гостями так внезапно прервать песню. А голоса певцов нарастали. Песня рвалась в простор, вдохновенная и гневная, как призыв. Поднятая рука Клима протянулась в направлении сельчан, стоявших за оградой; притаившись, они вслушивались в слова и молча вторили песне.

продолжал на высокой ноте Клим и… не окончил песню.

Костецкий с размаха, что есть силы ударил парня в лицо. Клим пошатнулся и двинулся на пана. В тот же миг в руках Костецкого что-то сверкнуло. Клим не успел отскочить в сторону, и его белая сорочка обагрилась кровью.

Из-за ограды поместья раздались решительные, грозные выкрики. Затрещал высокий дубовый забор. Между ветвями деревьев замелькали острые колья. Озеряне с гневом обрушивали их на господские головы. Впереди сельчан шёл Стратон. Ещё раз, в последний раз, старик повёл, как когда-то, бедноту на господ — мстить за все оскорбления и тяжёлые обиды.

В ту ночь заполыхал дворец пана Костецкого. Горели тока, овины. А в степи вспыхивали одна за другой скирды. Среди разлитого моря огня с диким рёвом мчались в ночь, в степную безвестность выпущенные из загонов стада господских волов.

Огонь пожирал поместье. И казалось, что это не пламя ревёт, бушует, а гремит победная песня. А в вышине, в чёрных клубах дыма, витает образ бунтаря и мстителя, грозная фигура Устима Кармелюка.

Олимпиада продолжалась…

Бывший панский воловик Клим стоял, как и когда-то давно, много лет тому назад, во главе группы певцов. И плыла песня… Песня про Устима Кармелюка. А за окнами клуба шумел обновлённый сад. В весеннем соку колхозный сад.

И слушали свободные наследники панских воловиков, внуки деда Клима. Поражённые, они застыли от удивления. Пел Клим… Допевал не допетую им когда-то песню. Допевал, едва шевеля старческими губами.

1938

Весна на Полесье пришла в этом году рано. Рассыпала первоцвет и зовёт в полевую прояснившуюся даль. Пора выезжать на поля. Они ждут. Твердеет, сохнет не оплодотворённая яровым зерном, обветренная земля. Пора выставлять пчёл на деревья, выгонять скот. Пора… А время смутное, тревожное. За Случь-рекой гремят пушки, их зловещий грохот с каждым днём приближается, становится слышнее. На землю советскую, на грады и веси полесские двинулась шляхта. Надёжный отпор даёт ей красное войско, бои идут где-то в направлении города Славуты…

На помощь красным из сёл и хуторов идут толпами полещане. Завтра рано утром на фронт выступает беднота из села Мостового. С отрядом бойцов-партизан собирается в поход и мельник Данило Зажура.

Последнюю ночь работает Зажура, следит за помолом с сыном Степаном. После полуночи сюда сойдутся бойцы-партизаны, посоветуются и на рассвете отправятся в путь. Им только бы перебраться на ту сторону широкой полосы болот, которые делят надвое равнину. А где расположены войска красных за болотами, они знают.

Глухо гремит накованный камень. Течёт ароматная тёплая мука. Скоро полночь. В такую пору где-то на башнях обычно размеренно бьют часы, в сёлах длинно и разноголосо перекликаются петухи. Но мельник Зажура ведёт счёт времени по-своему. После захода солнца он уже в четвёртый раз засыпает зерно. Ровно в полночь опорожнится короб. Зажура следит за помолом и ждёт, скоро уже начнут собираться хлопцы…

— Останешься хозяином, Степан, охраняй мельницу. Её поручило нам общество. С неё наш хлеб… — поучал мельник сына. — Привыкай к доброму, будь честным. А я, Степан, ты же знаешь, оставляю мельницу. Буду орудовать винтовкой, а может быть, и пулемётом. — Зажура улыбнулся, хлопнул сына по плечу и снова заговорил спокойно, неторопливо: — Наступило такое время… Да, оно, собственно говоря, было так в нашем краю испокон веков. Кто только не тревожил нас, не посягал на паше добро. В старину сюда залетали татарские орды за ясырем и за полесским мёдом. Опустошал и наш край турки. А особенно пан-лях. Этот уж очень въелся в печёнки. Крули и крулевичи не раз топили Полесье и всю Украину в крови…

Слушает отцову речь Степан. Запоминает. В растревоженном воображении парня рисуются удивительные, страшные и непонятные ему походы, сечи…

— А разве мы бессильные, что ли?.. — спросил, затаив дыхание, Степан.

— Да нет, доставалось и шляхте, — сказал, оживившись, Зажура, — это когда народ объединялся и восставал против панов. В той борьбе не отставал, Степан, и наш род, — гордо подчеркнул мельник. — Старые полещане говорят, что наш прадед Григор был даже правою рукою у самого атамана Кармелюка Устима на Подоле. Мал ты ещё, Степан. Подрастёшь, узнаешь больше. Но запомни мои слова: с панами у нас никогда не будет мира. Этот чёртов пан-лях въедливый, как пёс. Вот и сейчас, подумай… Дни погожие, заботиться б о хозяйстве. А поляк тревожит. Границу перешёл. Только недалеко он пойдёт. Есть слух, что сам Будённый сюда подходит. Так что лях получит по заслугам, это точно… А пока что будем сами зануздывать этого папа…