За околицей в зарослях Головатый стреножил и пустил пастись коня. Там же, около приметного дерева, оставил свою бурку и направился к околице городка. Никем не замеченный, он миновал солеварни, перебежал улицу, что вела к мостку через речку, садами добрался к крепости и залёг в дубовой рощице вблизи церкви.

Церковь в Бахмуте — самая приметная постройка. Округлым, будто огромная груша, куполом она величаво возвышалась над приземистыми хатками, над вершинами деревьев. Церковь эту возвели казаки Изюмского полка, которые селились над Бахмуткой. Они варили здесь соль и несли сторожевую службу в крепости.

Когда совсем стемнело, Головатый, убедившись, что поблизости нет никого, вышел из засады. Крадучись подобрался к церковной стене, к её северному крылу.

Там на уровне одного аршина отмерил от каменного фундамента растопыренными пальцами — большим и указательным — влево двенадцать пядей, нашёл на кирпиче неглубокую трещину. От той метки отмерил ещё три пяди вниз, к ребру ничем не приметного кирпича, и начал его расшатывать. Но кирпич не поддавался, лежал неподвижно.

"А может быть, я ошибся?" — подумал Гордей.

Он перемерил во второй раз. Но пальцы снова коснулись того же кирпича. Тогда Гордей для измерения взял расстояние между большим и средним пальцами. Когда он перемерил в третий раз, то под рукой оказался уже новый кирпич. Надавил на него. Кажется, пошатнулся. Гордей надавил ещё раз, затем ухватил за едва заметный выступ и вытащил. В неглубокой выемке в стене нащупал то, что искал: большой медный ключ.

У дверей церкви Головатый остановился, осмотрелся по сторонам, прислушался. Потом осторожно отомкнул замок, вытер саквами [10] пыль с сапог, вошёл в церковь и запер за собой дверь. Ощупью добрался до алтаря и полез под широкий, накрытый ковром престол. Под ним на каменной плите нащупал небольшое, как подковка для сапог, углубление. Правее от него на другой плите было такое же углубление, но не посредине, а с краю. На эту плиту Гордей сильно надавил рукой, ещё и ещё… Наконец плита плавно сдвинулась с места, открыв узкое, как нора, отверстие. Головатый просунул в него саквы, а потом протиснулся и сам.

Сначала пришлось ползти, но вскоре ход стал выше — можно было подняться на ноги и идти во весь рост. Пробираясь по-над стеной, укреплённой дубовыми горбылями, Гордей ощупывал руками замотанные в рядна, укутанные паклей, смазанные жиром ружья, пики, бердыши, ятаганы, пистолеты. Всё это спрятано здесь Кондратом Булавиным, Семёном Драным и их боевыми побратимами.

В противоположном конце подземелья, в боковой нише, на каменном фундаменте стоял медный в пол-аршина высотой котёл. Головатый снял с него ковёр, потом деревянную, похожую на большую сковороду крышку, опустил руку, пощупал. Котёл всё так же был полон золота и серебра, как и много лет назад. Гордей взял было несколько золотых пластинок, но тут же бросил их обратно в котёл. Раздался тонкий звон, будто кто-то коснулся сразу многих туго натянутых струн. Головатый прислушался к этим звукам, и в его воображении встала вдруг картина прошлого…

Степь… Высокое чистое небо. Вокруг омытая весенними дождями густая, яркая зелень. И всюду цветы: жёлтые, синие, голубые… Празднично… А они, несколько человек, едут опечаленные, молчаливые, хмурые. Душу каждого бередит жгучее горе — проигран бой, погибли товарищи, побратимы. Там, на поле битвы, около городка Тора лежит и их атаман Семён Драный. Не сосчитаешь павших… Оставшиеся в живых разбрелись по свету: одни подались в дикопольские трущобы, другие прячутся в лесных чащах, по-над Северским Донцом.

А они, четверо, вырвавшись после кровавой сечи из окружения полков Шидловского, направляются на юг. Впереди шли солевар Никита Жура и понизовец Пётр Скалыга. Гордей Головатый и ещё один повстанец продвигались на некотором расстоянии от них. Они сопровождали воз, нагруженный оружием и повстанческой казной.

Ехали только ночью. Днём прятались в буераках и камышах. На рассвете под воскресенье подъехали к соляному городку Бахмуту, притаились в густых зарослях.

День стоял погожий, тихий. Они перевязали друг другу раны, отдохнули и начали чистить, а затем заворачивать в рядна и паклю оружие. Когда стемнело, пробрались к церкви. Один Никита Жура знал тайник Кондрата Булавина. В ту ночь в этот тайник они перенесли оружие, ссыпали в котёл золото и серебро. Когда управились с делом, Никита Жура снял с головы шапку и тихо и в то же время торжественно сказал:

— Всё, что здесь сложено до нас и нами, атаманами Булавиным и Драным завещано на "святое дело". Так говорили когда-то они, так ныне доводится говорить и мне. Поклянёмся же, друзья-побратимы, не забыть этого!

— Клянёмся! — произнесли все они в один голос.

— Поклянёмся, — продолжал Никита, — беречь нашу тайну от враждебного глаза и уха, от вражьих рук!

— Клянёмся беречь!..

— Сокровища эти можем брать лишь для борьбы с врагами. А если при крайней нужде понадобится и для себя, то брать только одну горсть!

— …Только одну горсть!..

Когда вышли из подземелья, закрыли снова под престолом люк плитой, полами одежды и шапками замели свои следы. Двери церкви замкнули, ключ спрятали в условленном месте, затем попрощались, пожелали друг другу лучшей доли и разошлись в тёмную ночь разными путями-дорогами.

Отряды не покорённых царским войском булавинцев оставили Дон, диконольские просторы Украины и пошли на Кубань. В Петербурге, Черкасске, Воронеже, Изюме и во многих других городах считали: все "пущие завотчики" наказаны, а чернь, беглецы и работные люди усмирены.