Однако Гордей его уже не слушал. Он хотел было спросить, далеко ли отсюда до того Ясенева и знает ли Клим тамошнего Тымыша, но не спросил…

Восход солнца Головатый встречал среди моря радужно-золотистых искр росы, повисшей густыми гроздями на перисто-мохнатых стеблях ковыля, на ржавых метёлках полыни, на длинных кустистых и жёстких усиках пырея.

В степном раздолье он чувствовал себя бодро, спокойно. По привычке быть всегда наготове, Гордей всё время окидывал степь взглядом до самого горизонта. Напуганная его появлением, из оврага выскочила стайка сайгаков и быстро помчалась вдаль.

Поравнявшись со степной каменной бабой, что угрюмо, пучеглазо едва выглядывала из бурьянов, Гордей остановил коня, снял шапку и поклонился. Кланялся Головатый не идолу, который маячит здесь, может быть, уже тысячелетия, а могиле, на которой этот идол стоит. Встретив могилу, Гордей всегда поступал так, надеясь, что кто-то тоже почтительно поклонится, отдаст долг уважения и его предкам, родителям, которые лежат на кладбище в далёком, затерянном среди лесных чащоб хуторе Рубайке.

Происшествий в дороге никаких пока не было. Ничего подозрительного Гордей не замечал. Если не считать, что однажды у самого горизонта появился конный отряд. Растянувшись длинной цепью, он ехал в том же направлении, что и Гордей. Кто они? Каратели? А может, охрана, которая стоит на страже, чтобы не прорвался к селениям на берегах Северского Донца татарский чамбул? Чтоб избежать встречи, Гордей свернул немного вправо, в неглубокую лощину, и находился там, пока отряд не исчез — словно растаял.

Широкая, приземистая, с неровно подрезанной, низко нависшей стрехой, хата Тымыша Тесли стояла около самой дубовой рощи. Деревья живой изгородью, полукругом окружали усадьбу, укрывая её от солнца, защищая в ненастье от ветра и метели. Тут было тихо, спокойно, и потому Гордей нарушил своё слово — пришёл сюда днём.

Стены хаты побелены. Окна обведены синеватой каймой. Широкая, ровная завалинка. Но на дворе, поросшем спорышом, ни риги, ни сарая и никакого инвентаря — голо.

— Тымыш, а к нам гость! — послышался женский голос.

Из-за густого, уже взявшегося пламенем вишняка вышел долговязый, с растрёпанными седоватыми волосами человек. Он был босой, в белой, распахнутой на груди сорочке и в широких полотняных штанах. В руках держал цеп и две жёлто-рябые тыквы. Вслед за ним шли двое детей, которые тоже несли тыквы. За мальчуганами неторопливо шла небольшого роста, в широкой юбке, повязанная сереньким платком женщина.

— Вот он, около ворот, — сказал один из мальчишек.

Тымыш откинул цеп, положил тыквы, перепрыгнул через палисадник и с широко раскрытыми руками бросился к Гордею.

— Головко! Ой ты ж мой Головко! — радостно выкрикивал Тымыш, обнимая и целуя Гордея. — А ты такой же, как и был, как тогда… — подмигнул он, разглядывая побратима. — Да, идут лета, идут… А ты всё не меняешься с виду и не меняешь своей стежки…

— Такова моя доля. И я не ропщу на неё, — ответил Головатый.

Тымыш тут же попросил жену, чтобы она для дорогого гостя к борщу и каше сварила вареников с творогом, а к водке обязательно достала из погреба тех огурцов, которые засолены с хреном и вишнёвыми листьями.

— Ничего этого не нужно, — запротестовал Головатый, — только, если можно, накормите кашей пшённой, а то, признаюсь, видел вчера, а есть не пришлось… — И ему помимо воли вспомнилось всё, что происходило на подворье и в хате Пилипа Стоноги.

— Как так — не нужно? Готовь, жена, всё, что у нас есть, и повкуснее. А ты, Гордей, отпусти скакуна своего пастись на огород.

— Я уже нашёл ему хорошее пастбище, — сказал Головатый и повёл коня к дубовой роще, где зеленела отава.

Тымыш хотел было остановить Гордея, но затем махнул рукой, ладно, мол.

Возвращаясь, Гордей снова начал разглядывать огород и двор побратима. Огород — маленький, хотя вокруг, сколько видит глаз, простиралась степь, целинная земля. Раньше огород был намного больше, но кто-то его урезал. Всё, что росло на грядках, было каким-то чахлым, будто хозяева поленились приложить, как говорится, к земле руки. Около хаты рос небольшой, слишком густой вишняк, рядом стоял маленький стожок ржи, несколько снопов, кучка свежей соломы.

"Почему такая беззаботность? — думал удивлённо Головатый. — С виду Тымыш кажется человеком здоровым, и жена будто не хилая, оба молодые, при силе. В отряде он тоже был не последним казаком, надёжный, добросовестный, а в боевом деле — твёрдый…"

Размышления Головатого прервал хозяин, приглашая к столу:

— Иди, друже Головко, пополуднюем. Хотя сейчас такое время, что пора и ужинать. Так мы давай все вместе.

Около дверей, где хозяйка возилась с посудой, толпилось пятеро детей — три мальчика и две девочки — все белоголовые, с умытыми, загорелыми личиками. Рубашки, штанишки и юбочки на детишках чистенькие, порванные места аккуратно зашиты. Услышав голос отца, старшие — мальчик и девочка — начали расстилать в палисаднике, под развесистыми кустами роз, на грубо сколоченный стол рядно и полотенце. А малыши прижались к матери и с любопытством поглядывали на дядю, который шёл, обнявшись с их "татком".