Изучив язык и завоевав симпатии своим участием в конских состязаниях, Грубов стал популярен в степи. Здесь знали его под именем Урусбека.

…В городах России бушевал великий 1905 год. Этот ураган дохнул и на отдалённую царскую колонию Туркестан.

В степи же было тихо. Только иногда в кочевьях появлялись пришлые люди: богатые купцы Бухары, Афганистана, Ирана, Турции. Обильно угощаясь, они вели тайные беседы с султанами и манапами и уезжали, сопровождаемые благословением хозяев.

Чаще и чаще в кочевьях звучали мудрёные слова: "панисламизм" и "пантюркизм".

Приезжие внушали кочевникам, что все мусульмане братья, что всем им следует объединиться и, прогнав неверных, создать могучее государство магометан.

Вот в это время Сарымкул назвал Грубова своим братом, приблизил к себе. Геннадию Васильевичу очень пригодилось знание французского языка, на котором он мог объясняться с турецким офицером Салимом-пашой, частым гостем в кочевье.

Иногда вместе с Грубовым Сарымкул ездил по степи, навещал богатых и влиятельных соседей. Появление его в Поршнифе тоже было не случайным.

Бек Дотхо встал и сделал шаг навстречу знатному гостю. Приветствовал его по обычаю мусульман пожеланием здоровья, добра и благополучия. Ответив тем же хозяину, Сарымкул-бий скинул на руки дворецкого богатую бархатную шубу, подбитую дорогим лисьим мехом, снял шапку и представил своих спутников:

— Это мой сын Сабир, хочу просить вас приютить его у себя. Пусть набирается побольше ума у знатных людей. А потом отправлю в Кабул учиться.

— А это его воспитатель Урусбек, мой названный брат. Большой начальник был, — хвастливо добавил манап, положив руку ка плечо Грубова.

Тот ловко поклонился и, сбросив куртку, предстал перед обществом во всём блеске гусарского мундира, хотя не имел права его носить.

Возгласы удивления приветствовали авантюриста. Он обнажил лысеющую голову и, склонив её в поклоне, двусмысленно улыбаясь, сказал беку Дотхо:

— Вы будете довольны моими воспитанниками. Мальчики приятные, особенно резвый мой Кучкар.

— Я буду рад принять под свой кров сына моего друга Сарымкула-бия, и вам открыты двери моего дома и моего сердца, почтенный Урусбек. Прошу к дастархану.

Начался шумный пир: пили, ели, перебрасывались шутками, хохотали, слушали музыкантов. Когда веселье начало спадать, Урусбек мигнул Кучкару, и оба незаметно вышли в соседнюю комнату.

Через некоторое время гусар появился в расстёгнутом мундире с домброй в руках. Сел на ковёр и ударил по струнам. Дверь распахнулась, и на пороге, освещённый закатными лучами, предстал Кучкар в женском наряде. Нарумяненное лицо с подведёнными бровями сияло улыбкой. Длинные косички висели из-под вышитой золотом тюбетейки. Закинув руки, поводя глазами и мелко переступая босыми ногами, он пошёл по кругу…

Восторженные восклицания заглушили музыку:

— Бача!

— Красавец бача!

— Возьми моё сердце! — сыпалось со всех сторон. Но Кучкар, окинув всех томным взглядом, приблизился к жирному лысому бухарскому купцу, всё лицо которого покрывала красная сыпь. Тот растянул рот до ушей и, глядя на мальчика жадными глазами, хрипел:

— Цветочек мой, красавец! За тебя жизнь отдам.

Его лысая голова покрылась каплями пота.

Кучкар пел, пританцовывая, а звонкий голос выводил:

Тут началось что-то невообразимое: шум, свалка. Оргия была в разгаре.

На женской половине готовились яства и посылались в комнаты Дотхо. Женщины рассказывали друг другу, что сумели подсмотреть через щёлку в мужской половине.

— Ой, душа моя, только послушай, что там делается… Приехал батыр в богатой шубе…

— Видела с крыши. И чего это он шубу надел, да и другой, точно медведь. Шерстью вверх чапан на нём. Умом, видать, ослабели, август, теплынь…

— Ов-ва! Кочевники и летом шубу носят. Солнце не прожигает. А чем богаче шуба, тем больше почёта.

— А мальчиков видела?

— Один быстрый такой, красивый…

— Его нарядили женщиной, и он плясал — все с ума сошли.

Дальше беседа велась шёпотом.

В углу двора, под развесистым тутовником, росшим возле коровника, Дильбар нежно обнимала подросшего, но похудевшего за год Ильгара.