— Слезай с лошади бека, тебе говорят! А то возьму плеть!..

Машраб приостановился, пропустил Ильгара и, подойдя к чайхане, спокойно проговорил:

— Эй, байбача, не кипятитесь, а то кипяток сбежит и огонь зальёт. Зачем вам понадобилось ссаживать Ильгара с коня?

Сабир знал, что бек благоволит к кузнецу, поэтому не стал на него кричать, но всё же заносчиво ответил:

— Потому что конь мне правится. Эта рвань, паршивый мальчишка, не имеет права разъезжать на лошади бека.

Кузнец весело расхохотался:

— Хо-хо-хо! Поглядите-ка, друзья, на этого младенца. Как он рассуждает. Да ты знаешь ли, мальчишка, что этот конь — собственность Ильгара? Не видать тебе скакуна, как ушей своих.

Кузнец повёл могучими плечами и медленно направился к своей лачуге.

Хмурый декабрьский день разгулялся метелью. Мягкие хлопья снежинок сыпались с неба, весело кружились, летели то плавно, то взвиваясь, завихрялись и падали, падали.

Притих и притаился город.

Был тот час, когда учреждения, закончив работу, закрылись, а служащие разошлись, успев забежать в магазины, и теперь мирно обедали в своих квартирах. Центральные улицы и те были пустынными.

Но вот зазвучали бубенчики, и, скользя полозьями по тонкому слою снега, сани остановились у городской аптеки. Извозчик перегнулся и отстегнул полость.

Из саней вышел высокий мужчина в тёплой шубе.

Расплатившись с извозчиком, он поднялся на крыльцо и открыл дверь в большую, ярко освещённую комнату, где за прилавком молодой человек сортировал склянки и пакетики. Вошедший спросил:

— Скажите, у вас работает провизор Бетгер?

— Карл Богданович? Пройдите вот сюда!

Посетитель, отряхнув с меховой шапки остатки снега, прошёл за прилавок, открыл дверь.

За большим столом, заваленным пачками сколотых рецептов, стопками книг и заставленным ретортами и склянками, сидел высокий человек в форме военного провизора. Он через очки внимательно на свет рассматривал пробирку с какой-то жидкостью. Смуглое лицо, обрамлённое зачёсанными назад тёмными с сильной проседью волосами, выражало крайнее напряжение. Маленькая, тоже с проседью, бородка недовольно топорщилась.

Услышав скрип двери, Бетгер оторвался от пробирки и перевёл взгляд на вошедшего. Несколько секунд пытливо смотрел на него, затем поставил пробирку в штабелёк и, улыбаясь, воскликнул:

— Какими судьбами, Виктор Владимирович?

— Узнали? Значит, не сильно изменился…

— Ровно настолько, чтобы смогли узнать друзья.

Он поднялся, пожал руку пришедшему и, усаживая его возле стола, сказал:

— Вид у вас солидный, внушающий доверие: богатая шуба, меховая шапка — совсем буржуа. Откуда?

— Был за границей, а сейчас еду, из Питера, заезжал в Асхабад. Удобно теперь поездом. Говорят, в прошлом году закончили строительство Оренбургской дороги. Совсем будет хорошо. Разве так мы путешествовали в восьмидесятых годах?

— О, изменений у нас много, и хороших и плохих. Только беспокойно стало. Борьба с революцией приняла приданные размеры…

— Слушал я в Питере, что Ташкент не отстаёт. Скажите, Карл Богданович, кто из наших людей уцелел?

— В редакции никого нет из прежних. Морозова арестовали и приговорили к годичному заключению, потом выслали.

— Это было при мне. Тогда сразу забрали десять человек.

— В ноябре прошлого года взяли Быховского. Говорят, бесился губернатор, когда не удалось захватить жену Морозова — Аполлинарию Владиславовну. Она после Быховского редактировала газету. Вовремя предупредили её. В феврале уехала и натянула полицмейстеру нос. О других не знаю, далеко стою.

— Ну, а сочувствующие?

— Присмирели. Это не девятьсот пятый год. Пошли такие строгости, вы и представить себе не можете. У нас так: если часто ходите в гости — неблагонадёжный. Ну, и чуть что — высылка.

Снова скрипнула дверь. Вошёл мужчина в меховой шубе и малахае. Сняв шапку, поклонился, улыбаясь.

— Не узнали, Карл Богданович?

— Силин! Голубчик, заходи, заходи. Как тебя узнать в этом наряде?

— Батюшки! Никак капитан Ронин? Едва признал вас.

Ронин подошёл и обнял Силина:

— Экую удачу мне послал случай. Сколько лет не виделись… Кочуешь?

— Да, с тех пор…

— Доволен?

— Вольная жизнь. Хорошо. Только скучно без привычных хороших людей. Там, в горах да в степях, почитай, в год трёх-четырёх человек встретишь, побеседуешь… А я вам, Карл Богданович, корешков достал.