Дня два назад ротный говорил фельдфебелю, что из бригадного управления пришла секретная бумага. В ней указывалось на связь солдат с рабочими Бородинских железнодорожных мастерских. Фельдфебель приказал строго следить за каждым человеком, доверительно говорил с Павлом.

За чаем Мария Ивановна рассказала мужу о преступлении волостного.

— На каторгу сослать этого подлеца надо, — возмутился Шишов. — Ты намерена дать ход делу?

— Разумеется, подам заявление прокурору.

— Вот этого делать не посоветую. Он пошлёт следователя, а эти связаны с полицией служебными отношениями. Получат взятку, и дело заглохнет.

— Как же быть?

— На мой взгляд, надо действовать через Городскую управу. Ты у города на службе.

— Как это я сама не сообразила. Действительно, если моё заявление с резолюцией городского головы пошлют губернатору, тот под сукно не спрячет.

Вечером Мария Ивановна получила письмо. Принёс его человек в затрёпанной одежде. Позвонил. Открыл дверь сынишка Шишовых, гимназист.

— Вот письмо доктору… — Человек сунул в руки мальчика конверт и исчез.

Мария Ивановна вскрыла конверт, быстро прочитала неряшливые строчки, покачала головой, протянула письмо мужу.

Ом пробежал записку, нахмурился. На листке значилось всего несколько слов.

"Если будешь жаловаться, обвинять невинного, — смерть!".

— Как дальше? Что будешь делать? — с тревогой в голосе спросил Шишов.

— Приложу это как доказательство…

В лагере Первого сапёрного батальона протрубили сбор на обед. К ротной столовой потянулись солдаты. Длинный барак с камышовыми стенами, укреплёнными между кирпичными столбами, был неширок. Посредине его шла траншея глубиною более метра. Набитые в ней колья поддерживали три доски — стол, а края траншеи по обе стороны заменяли скамейки. Солдаты взвода Павла Волкова, построившись по комнате, стали по два человека занимать обычные места. Последним вошёл Павел. Его место оказалось занято Лукиным. Было ясно, что Лукин искал ссоры. Но не успел Павел решить, как себя вести, сидевший рядом с Лукиным латыш Гессен, развернув широкие плечи и тесня соседа, сказал:

— Потрясайся на своего места.

— Научись говорить по-русски. Мешаю тебе?

— Мешаесь. По-русски говорить я плохо, а вот по-русски драть могу. Уходи! — Он поднёс огромный кулак к носу Лукина.

Тот злобно огрызнулся и вылез из траншеи.

Павел внимательно посмотрел на латыша. Тот был в другом взводе, обычно мало разговаривал и не дружил с солдатами. В свободное время Гессен сидел с латышской книгой или пыхтел над русским словарём. Иногда он ходил с товарищами на рыбалку.

Волков сел. Гессен потеснился, сказал хмуро;

— Не люблю этот человек…

— Да ты, видать, русских никого не любишь, — отозвался Юрченко, сидевший по другую сторону Павла.

— Не так. Русский, киргиз, узбек, латыш — все люди. Я люблю Сулейман, хорошо поёт. Душа хороша… а этот, — он мотнул в сторону Лукина, — человек? Нет, комар!

Солдаты дружно захохотали.

Дежурные принесли котелки со щами. Было лето, а щи варились из прошлогодней кислой капусты.

— Опять щи… — стали ворчать солдаты. — Дух от них идёт тяжёлый….

— Капуста-то подгнила…

— Ладно, ребята. Здесь не кадетский корпус. Налетайте на кашу, — примиряюще сказал Павел.

— Видать, кое-кому кадетский корпус поперёк горла встал… — бросил с ехидцей Лукин.

— А ты, язва, чего вяжешься не в своё дело? С тобой никто не говорит, — обозлился Юрченко.

Павел понимал: Лукин задирает. Но поддаваться на затравку не хотел. Сказал с усмешкой рассерженному Юрченко:

— А ты не расстраивайся. Один умный человек сказал: "Болтун подобен маятнику — болтается, пока его не остановят"…

— И то… — отозвался солдат.

После обеда Павла вызвал фельдфебель.

— Скажи-ка, Волков, с чего Лукин тебя невзлюбил? Ссорились?

— Никак нет, господин фельдфебель.

— Ладно, без господина, я по-дружески хочу поговорить. Чего же вяжется?

— Не знаю. Может, сердится за нашивки…

— Тогда он совсем дурак… Пьяница, в грамоте не разбирается, ну как его представить к производству.

— А вы бы приказали взводному подзаняться с ним. При усердии одолеть грамоту не трудно.