Глаза Вилкса угрюмо горели, а то кто-нибудь мог бы еще усомниться в правдивости его слов.

Подали еще одну записку. Бертул узнал почерк Касперьюста, который по теории графологов свидетельствовал об оптимистическом характере автора, — строки поднимались кверху, в небо. Вилкс снова встал:

— Тут спрашивают: "Как литература борется с пьянством?" Сразу должен ответить — всемерно, положительно и активно. Назовите, товарищи, хотя бы один роман, один рассказ или одну поэму, где воспевается пьянство! Таких нет. Наши писатели всегда держали в центре внимания борьбу с пьянством. Совсем нетрудно вызвать у читателя смех как признак одобрения, если опишем, что пьяный индивид ищет, скажем, потерянный ключ только у фонарного столба, потому что там светлее. Нет, мы обращаемся пусть к исключительным, однако извечным трагедиям, когда пьяный охотник вместо косули подстреливает соседского Яниса, у которого дома по меньшей мере трое детей. Это ярко выраженная борьба с пьянством. — Вилкс опять грохнулся на стул, вытирая пот. В зале было жарко, потому что Бертул еще не успел освободить от гвоздей забитые прошлой зимой окна.

Фотограф Пакулис в бархатном пиджачке приседал на колено, поднимался на цыпочки и многократно ослеплял вспышками своей лампы. В дальнем конце зала мелькнула желтая труба — явились музыканты. Поэты сделали свое дело, теперь могли уходить. Бертул от имени слушателей поблагодарил всех участников встре-чи и вместе с гостями исчез за кулисами. Аплодисментов то ли не было, то ли их не расслышали, потому что зал охватило всеобщее оживление: топали ногами, передвигали стулья, освобождая место для танцев.

Открыв дверь в дирекцию, даже Бертул был поражен: в кабинете Боки на отглаженной до блеска льняной скатерти Анни демонстрировала свои украшенные цветочками кофейные чашечки, разноцветные рюмочки для ликера и свое искусство хозяйки. У латышей, любителей поесть, редко встретишь нанизанные на пластмассовые палочки бутербродики величиной с конфету вместо бутербродов толщиной и размером с ладонь. Тропически теплый запах кофе предупреждал, что в "Белой лилии" по меньшей мере с неделю разливной кофе из-под краника будет подаваться без вредного кофеина. Белокурый в голубом ангел, оснащенный золотыми кольцами, мощный, на крепких ногах, стоял за столом и легкими взмахами руки рассаживал гостей. Касперьюста посадили под фикусом с торца стола. Потом Скродерен. Невесть откуда проскользнувшая. Азанда показала всем ногу выше колен из-под платья на пуговицах и села рядом с Вилксом, голос которого сразу стал утробно-мягким, будто он читал свои стихи. Бока протиснулся рядом с Каладой, потому что был единственным из присутствовавших, который прочитывал все написанные по-латышски книги. Бертул — напротив Боки. Потом Пакулис, и, разлив кофе, временами подсаживалась Анни.

Бутылки на столе были выставлены согласно уговору — вино Боки, водка шефа, бенедиктин Пакулиса. Скродерен за предоставленную возможность побыть в обществе настоящих литераторов платил бутылкой коньяка. Потчевание гостей на сей раз особого труда не составляло. Калада была замужем, посему не воздерживалась от пищи, а Вилкс хорошо составленный бутерброд ценил выше, чем плохо сложенное стихотворение. Рюмочки наполнили. Касперьюст, воспитанный в убеждений, что выпивка без тоста смахивает на пьянство, стал подниматься. Бертула это мало беспокоило, он знал, что шеф речи толкать не умеет.

— За инженеров наших душ! Мы… и впредь будем держать в центре внимания писательские вечера! — Торжественно щелкнул зубами и — о чудо! — рюмочку выпил.

Ну конечно, свою бутылку горькой он изловчился пододвинуть Бертулу, а к себе поближе притянул бенедиктин Пакулиса. Первую, затем вторую выпили все, ели бутерброды и запивали натуральным кофе. В дальнейшем же участники вечера размежевались на овец и баранов. Касперьюст, Азанда, Бока, Калада пили изредка, и то по глоточку. Скродерен, подражая признанному поэту Вилксу, опрокидывал до дна. Бертул руководствовался собственными, соображениями и тоже выпивал до дна. Анни подражала Бертулу Каладе одновременно и — то пила, то не пила.

— Такие вечера, наверное, требуют большого напряжения… — начал литературный разговор Бока.

— Ваше здоровье! Нисколько! Я свои стихи знаю наизусть. Все. С шестнадцатилетнего возраста. Байрона тоже знаю наизусть, — ответил Вилкс. Даже сидя он был самым могучим из присутствующих.

— Байрона знать нетрудно, он написал меньше вас, — кротко заметила Калада. Вино Боки примирило ее с публикой, которая так превратно понимала ее взгляды на сексуальный вопрос.

На лице Боки затрепетала счастливая улыбка: литераторы достигли стадии остроумия.

Вилкс не ответил, потому что, косясь левым глазом на грудь Азанды, зацепился за жетон "Jamaic Aeres" — "От меня можно получить почти все". Фиолетовые волосы красивой девушки переливались в его сторону. Наклонив голову, Вилкс сказал приглушенно:

— Вас зовут Азандой, это я уже знаю. Вы тоже заняты в какой-то области искусства?

— Я? Как говорится, в торговле… — вздохнула Азанда.

— Это очень мило с вашей стороны. Может быть, подскажете, нельзя ли в Бирзгале достать мужские импортные туфли с медными фисташками?

— Право, не скажу. Я ведь не намерена вечно торговать, поеду в Ригу, в кино. Режиссер Микаусис вообще-то сказал…

— Микаусис?

— Да, прошлым летом он мне дал небольшую роль.

В сумочке у меня еще валяется письмо из киностудии…

Вилкс разочарованно вздохнул. И эта болела кино-недугом, как и другие хорошенькие девушки, а он не мог предложить никакой роли, потому что был женат и к тому же Калада может все рассказать в Риге. Да, киношники у девушек на ином счету, чем поэты. Этим наш век отличается от предыдущего. Тут бесполезно добивайся благосклонности, лучше выпить. Вилкс пропустил несколько чарочек белой и закусил, стаскивая губами с палочки колбасно-огуречно-сырные бутербродики.