Анни, разлив кофе, присела напротив Калады.

— Скажите, если это не затруднит вас, я говорю про роман "Не гляди в родник": в жизни именно так и произошло, что Лигита осталась с первым мужем, с этим пьяницей?

Калада долгим взглядом глядела на Анни, затем отозвалась:

— Про то, что в моих произведениях происходило именно так или не так, я не могу говорить, потому что эти люди еще живы и могут обидеться. Может, у них не заладилось в спальне — на улице загрохотал гром, она испугалась и все такое прочее. Но у меня есть принцип: писателя и вообще любого человека, который высказывает часть правды, уважают, он герой, того же, кто говорит всю правду, считают дураком. — И вылила хороший глоток загустевшего красного вина Боки из черной смородины.

— Любой человек и даже женщина хотят быть героем. Я тоже, — закончил Вилкс. — Аминь!

Пакулис, взобравшись на подоконник, посверкал фотолампой. Азанда сделала знак Пакулису, потом внезапно повернула улыбающийся профиль к Вилксу, Удивленный неожиданной благосклонностью, Вилкс тоже обернулся к Азанде. Пакулис щелкнул еще раз. Азанда после этого принялась за пирожное, Вилкс опрокинул рюмочку. Позже широко известный снимок "Поэт и его муза" принес Азанде известность в Бирзгале, а Вилксу неприятности в семье. Азанда вдруг вспомнила, что она читала в журнале "Лиесма" про молодого поэта Римшу, который пишет стихи без заглавных букв, познания подходили для интеллигентного разговора:

— Вы знакомы с поэтом Римшей, который пишет без заглавных букв? — спросила она Вилкса.

— Слыхал, но не знаком.

— Говорят, его приняли в Союз писателей, — заметил Скродерен.

— Вы думаете, что в Китае каждый китаец знает всех остальных пятьсот миллионов китайцев? — Вилкса охватила странная резвость. Скоро надо уезжать, но за ужин еще не плачено, а поэт платит как стихами, так и остротами. Выпив чарку и запив кофе, он по-настоящему обратился к Скродерену: — Ваша поэзия, так сказать, довольно суровая.

Скродерену тоже хотелось показать знание теории и истории поэзии.

— Не хочу быть певцом пальм и полей, как Фрейлиграт. Сегодняшний день требует сжатости телеграфа.

— Правильно, — согласился Вилкс. — Я тоже как-то раз хотел написать короткий рассказ о своем первом дне на этом свете. Я обошелся тремя фразами: "Родился. Кричал. Испачкался". Но ваши стихи, молодой поэт…

— Андрис Скродерен.

— Андрис Скродерен, хоть убей, мне что-то напоминают.

— Слова у всех одни и те же, только расстановка у каждого поэта своя, — согласился Бертул.

Вилкс хлопнул огромной ладонью по столу и начал декламировать:

— Вы сказали: "Маленькие щенки слепы, но небо они видят". Поэт Улдис Берзиньш до вас это выразил лучше: "Слепые, как щенки, но видят небо".

Касперьюст подозрительно поглядел на Скродерена и лязгнул зубами, а Вилкс продолжал:

— В другом стихотворении вы сказали: "Тысячу лет назад я низвергал скалы, но сейчас, в эту эпоху, у меня работа другая". Дорогой товарищ, Айвар Нейбарт то же самое сказал раньше и лучше: "Прежде я горы валил, но переквалифицировался".

Все навострились. Вилксу этого только и нужно было.

— Может, вы еще прочли бы какую-нибудь свою строфу?

Скродерен покраснел и налил себе водки из бутылки Касперьюста.

— Стихотворение про металлы, — начал он. — Хотя и мягкое, но все же над другими металлами царит золото. Железу это кажется смешным…

— Стоп! Варне Лейкарт эту мысль выразил лучше: "Золото царит над своими братьями металлами. Разумеется, железо усмехается над этим".

— Совпадение, это только совпадение! — воскликнул Скродерен. — У меня есть еще стихотворение про хулиганов. Начинается оно так: "Как только бросаю взгляд на этого типа, челюсть у него выдвигается вперед…"

— Правильно, челюсть не может выдвигаться назад, только Арвид Григулис, рассказывая об американских полицейских, написал это лучше: "Если кто-нибудь взглянет, челюсть еще больше выпячивается".

— Но я не списывал! Это ложь! — закричал Скродерен, хватая, как апельсин, большой узел своего галстука.

— Наверняка не списывали! — согласился Вилкс. — Вы много читаете новых стихов?

— Абсолютно все! По радио слушаю только новые стихи. Езжу на все дни поэзии.

Вилкс пронзительно посмотрел на Скродерена, держа ладони на столе.

— Скажите, не идет ли у вас стихотворение лучше, если вы прочли какую-нибудь новую книгу стихов?

— Точно, тогда… тогда я начинаю нервничать, иду на берег реки, хожу, думаю и тут же записываю. Больше всего записано на том месте, где мы купаемся.

— Вот видите, вы ничего не воровали, только немножко попадаете под влияние, потому что вы любите поэзию. Я тоже попадал под влияние, когда ходил в коротких штанишках.

— Под влияние Байрона, — добавила Калада.

— Да. Байрона, Пушкина, Порука и Эсенбергу Яниса, — согласился Вилкс. — Но это проходит, у некоторых уже лет через десять.