Баба Дина умерла прошлой зимой. Он был тогда на задании, в одной крохотной африканской стране. Узнал о смерти бабушки только через два месяца, вернувшись в Обань. Теперь, конечно, ехать прощаться было уже поздно, похороны прошли без него.

Бабушка… Маленькая, круглая, нелепая, с по-восточному раскосыми черными глазами. Она растила его, лечила от болезней, ругала за двойки, ворчала, быстро целовала в лоб, гладила по голове маленькой, шершавой от работы рукой. Почему-то вспомнилось, как в детстве она нарезала для него, маленького, бутерброд кубиками, выстраивала их в шеренгу и приговаривала:

– Топ-топ, солдатики.

Солдатики. Вот и они с Русланом стали солдатиками, ушли из родного дома и не вернулись. Сначала Рус, потом он. И баба Дина осталась одна. И умерла одна, без единой родной души рядом. Пока он мотался по саванне, ползал по раскаленной сухой земле, отплевывался от набивавшихся в рот колючек, прищурившись, смотрел в оптический прицел и недрогнувшей рукой спускал курок, она тихо отходила в своей комнате, такой знакомой, пропитанной родным домашним запахом. Может быть, металась по кровати, звала его, пыталась нащупать в пустоте руку внука. А его не было рядом.

И теперь поздно сетовать, каяться, куда-то рваться. Поздно. Ее нет больше. А значит, на родине у него никого не осталось.

Рита… Он не видел ее пять лет. Надо быть крайне наивным, гребаным идиотом, чтобы надеяться, что девушка, которую не видел пять лет, а до этого – еще два года, верно ждет тебя и надеется на скорую встречу. У нее давно другая жизнь, то, детское, забылось, стерлось из памяти. Может быть, у нее семья, муж, Марат приедет – и поставит ее в неловкое положение. И что тогда? Куда ему податься? Дома у него больше нет, работы и образования – тоже. Да и кто знает, что за это время произошло на родине? Может быть, милиция до сих пор его ищет? А деньги… У него есть кое-какие накопления, собранные за пять лет, но он ведь не представляет, что творится сейчас в России.

Так что же, ехать неизвестно куда? В страну, где никто его не ждет, жизни в которой он давно не представляет? Для чего? Податься в охранники? В бандиты? Тогда уж лучше остаться здесь, подписать новый контракт. По крайней мере, это он делать умеет, к военной жизни давно привык, а здесь, на гражданке, чувствует себя чужим и нелепым.

И все же, все понимая, трезво прикинув все варианты, Марат продолжал почему-то торчать в дурацком отеле, смотреть на море и повторять мысленно цифры телефонного номера Ритиного приятеля. Как будто оставляя себе последнюю надежду.

Вчера вечером он наконец решился, набрал заветный номер, но телефон не отвечал. Марат снова и снова набирал его, теперь, после принятого решения, с каким-то жадным остервенением, торопливо, привычно прикусив подушечку большого пальца. Но трубку никто так и не снял. Впрочем, может быть, этот – как его? – Лева давно уже и не жил в той квартире.

Марат сделал еще одну попытку утром, и вот теперь связь оборвалась окончательно. Ну что же, значит, все решено.

Он запер номер, спустился вниз по узкой неудобной лестнице. В столовой, маленькой, тесной, оклеенной затертыми обоями с ситцево-цветочным узором, пахло круассанами и кофе. Мадам Шаброль, неизвестно почему проникнувшаяся к Марату почти материнской любовью, как обычно села напротив него и принялась наблюдать за его завтраком, треща без умолку:

– Мой муж, Клод, умер семь лет назад. Как я его любила, вы себе представить не можете! Со дня его смерти у меня больше никого не было, верите ли, Марк?

Глядя на ее сморщенную обезьянью мордочку, Марат охотно бы ей поверил, если бы не видел своими глазами, как мадам Шаброль увлеченно флиртует с пекарем из булочной напротив, седым пузатым добряком, поставлявшим в отель свежую выпечку.

– Так что, вы решили что-нибудь, мой мальчик? – мадам Шаброль доверительно склонилась к нему.

Решил ли он что-нибудь? Марат вытащил пачку сигарет, спросил:

– Вы не возражаете?

– Ох, что вы, что вы, – захихикала мадам Шаброль. – Я и сама возьму у вас сигарету, если позволите. Вспомню юность. Вы не представляете, Марк, что я творила, когда была девочкой…

Она снова пустилась в бесконечные воспоминания.

Марат вспомнил вдруг о клочке бумаги, который вот уже несколько лет валялся у него где-то в бумажнике. Николь. Медсестра из Косово. Смешливая девушка с ямочками на щеках. У него ведь есть ее номер, он может найти ее. Черт его знает, вдруг она предложит ему остаться с ней в Париже. Тогда он спокойно дождется оформления гражданства и останется здесь, во Франции.

Николь… У нее были ловкие и сильные руки медсестры. Когда ее чуткие пальцы пробегали по его телу, Марату казалось, что она не просто ласкает его, но попутно проверяет пульс, убеждается, что он здоров и чувствует себя хорошо. Она была милой и нетребовательной. Она не станет ни о чем его спрашивать, не будет давить. Может быть, с ней он будет счастлив, найдет работу, заживет нормальной человеческой жизнью.

Он откинулся на спинку стула и под жужжание мадам Шаброль попытался представить себе эту жизнь. Париж, квартиру, светлую спальню, где он мог бы просыпаться, девушку, ждущую его на кухне с завтраком. Девушку, так похожую на Риту. Но… не Риту!