Устремив глаза на рельефную купу деревьев вдали, где, по его предположениям, скрывался противник, он понесся к ней, как к финишу. Теперь, казалось ему, нужно одним махом покончить с этим неприятным делом — и все будет в порядке. Он бежал, как убийца, спасающийся от преследователей. Его лицо, увенчанное грязной окровавленной тряпкой, побагровело, все черты вытянулись и обострились от напряжения, воспаленные глаза загорелись мрачным огнем, перепачканная одежда измялась, ружье описывало нелепые кривые, амуниция бренчала — он был похож на буйно помешанного.

Когда полк оказался на открытом месте, заросли и кустарники впереди ожили. Навстречу солдатам устремились желтые языки пламени. Лес негодующе протестовал.

С минуту цепь почти не изгибалась. Потом правый фланг выдвинулся было вперед, левый сразу же опередил его и, наконец, середина обогнала их обоих; полк стал похож на клин. Прошло еще несколько секунд — и кусты, деревья, холмики разорвали цепь, превратили ее в разрозненные звенья.

Юноша, легкий и проворный, вырвался, сам того не замечая, вперед. Он по-прежнему не отрывал взгляда от купы деревьев. Оттуда слышались характерные выкрики врагов и выскакивали язычки ружейного огня. В воздухе жужжали пули, среди деревьев выли снаряды. Одна бомба упала в гуще наступающих и с бешеной яростью взорвалась. Какой-то солдат взметнулся в воздух, пытаясь руками защитить глаза.

Настигнутые пулями, люди падали, извиваясь и корчась. Полк отмечал свой путь трупами.

Они добежали до места, где дышать стало легче. Местность вдруг открылась перед ними под совершенно иным углом зрения. Они уже ясно различали орудийную прислугу, суетившуюся у пушек, и серые зубчатые стены дыма в том месте, где притаилась вражеская пехота.

Мир представал перед юношей с необычайной четкостью. Каждая зеленая травинка вырисовывалась тонко и рельефно. Ему казалось, что он улавливает малейшие изменения в прозрачных слоях лениво плавающей, туманной дымки. Он замечал каждую шероховатость на бурых и серых стволах деревьев. Видел он и своих товарищей, их вытаращенные глаза, потные лица, исступленный бег и падения, когда они, словно от толчка, валились ничком и застывали в странной, мертвой неподвижности. Его мозг механически, но бесперебойно запечатлевал ничтожнейшие детали картины, и потом он без труда воссоздал и уяснил себе все, кроме одного: как случилось, что и он оказался среди наступающих.

Солдаты, продолжавшие бежать во весь дух, как будто потеряли рассудок. Они остервенело рвались вперед с нестройным, диким, самозабвенным ревом, который мог бы воодушевить и невозмутимого стоика и безнадежного тупицу. Охваченные неистовым порывом, они способны были сокрушить гранит и бронзу. Люди, одержимые подобным безумием, забывают, что такое страх; они не боятся смерти, они глухи и слепы к собственной судьбе. Эта вспышка самоотречения непродолжительна, но великолепна. Потому-то, быть может, впоследствии юноша никак не мог понять, что именно побудило его броситься в атаку.

Но постепенно этот стремительный бег поглотил энергию солдат. Вожаки, словно сговорившись, замедлили шаг. Залпы ружейного огня действовали на них, как встречный ветер. Полк тяжело и хрипло дышал. Оказавшись среди бесстрастных деревьев, он дрогнул, заколебался. Вглядываясь вдаль, солдаты ждали, чтобы завеса дыма приподнялась и открыла им, что за ней происходит. Их дыхание, их силы были исчерпаны; к ним вернулась осторожность. Они снова стали обыкновенными людьми.

Юноше чудилось, что он пробежал бог весть сколько миль и попал в новую, неведомую страну.

Как только атака захлебнулась, возмущенная трескотня ружейной стрельбы превратилась в неумолчный рев. С вершины невысокого холма низко летели, издавая нечеловеческий свист, плевки желтого огня, стлались длинные ровные лоскутья дыма.

Теперь, стоя на месте, солдаты увидели, как, вскрикивая и охая, падают их товарищи. Несколько человек, безмолвных или слабо стонущих, лежало на земле. Люди застыли, бессильно опустив ружья и глядя, как редеют их ряды. Они были ошеломлены, подавлены. Вид убитых и раненых парализовал их, как бы сковал роковыми чарами. Бессмысленно оглядываясь, они переводили глаза с одного трупа на другой. Странная неподвижность и странное молчание затягивались.

Вдруг, покрывая треск выстрелов, раздался голос лейтенанта. Его совсем еще юное лицо потемнело от гнева.

— Вперед, болваны! — орал он, расталкивая солдат. — Вперед! Здесь нельзя стоять! Бегите вперед! — Он крикнул еще что-то, уже совершенно неразборчивое.

Лейтенант, пробежав несколько шагов, оглянулся на своих людей. «Вперед!» — звал он. Они смотрели на него тупыми, непонимающими глазами. Ему пришлось вернуться. Стоя спиной к неприятелю, он изрыгал в лицо солдатам чудовищную брань. Все его тело вздрагивало от этих сокрушительных проклятий. Он нанизывал ругательства с такой же легкостью, с какой девушка нанизывает бусинки.

Друг юноши очнулся первым. Немного пробежав, он упал на колени и яростно выстрелил в упорствующий лес. Это вывело людей из оцепенения. Они перестали жаться друг к другу, как овцы. Внезапно они вспомнили, что у них есть оружие, и начали стрелять. Подгоняемые офицерами, они снова зашагали. Точно повозка, застрявшая в глинистой грязи, полк медленно и неохотно сдвинулся с места. То и дело люди останавливались, стреляли, перезаряжали ружья и снова осторожно пробирались от дерева к дереву.

По мере их продвижения огонь противника все усиливался, пока не стало казаться, что дальнейший путь полностью прегражден узкими прыгающими язычками. Солдаты смутно видели порой, что справа противник зловеще стягивает войска. Но постепенно дым от выстрелов сгустился в такие темные клубы, что полк с трудом разбирал, в какую сторону идти. Пробираясь сквозь очередную колеблющуюся завесу, юноша всякий раз спрашивал себя, что его ждет, когда он вырвется из нее.