– Сейчас поднимусь, – голос звучал сдавленно, – а сколько времени?

– Без двадцати девять.

Вика приподнялась. Она чувствовала себя неуверенно. Голова не кружилась, ничего не болело, но общей крепости не ощущалось. Что же с ней вчера было? Надо спросить у доктора. Вика положила руку на живот и долго ждала, пока дочка не соизволила пошевелиться. Она не хотела есть, но запах казенной каши приятно проникал в ноздри, и она решилась.

Напрасно. Вика впервые была в стационаре, она и не знала, что не имея миски, кружки, она не могла ничего получить. Где ей было взять здесь посуду? Вика пошлепала в палату. Странно, что ей выдали халат и тапки. Надо попросить Ольгу привезти собранные для роддома вещи. Интересно, сколько её продержат здесь? Надо дождаться врача. В какой она больнице? Вика глянула на девчонок и столкнулась все с тем же взглядом девушки в голубом халате.

– У тебя тарелки нет? – спросила она.

Вика отрицательно покачала головой.

– На скорой привезли?

– Угу.

– Сейчас помою и отдам тебе.

– Не надо, спасибо! – смутилась Вика, – да я, наверное, уже не успею.

– Успеешь, пойдем.

Они вышли из палаты, дошли до туалета, где Лена, так назвала себя соседка, помыла свои приборы. Пошли к кухне, на раздаче получили завтрак и Вика горячо поблагодарила спасительницу. Вернувшись, она села на кровать и принялась за теплую, чуть подслащенную молочную овсянку. Потом порылась в сумке в поисках телефона. Он был выключен. Видимо зарядка кончилась. Какой же он все-таки привередливый – её телефон! Ну, нет, миленький, давай, мне очень нужно позвонить! Она нажала кнопку включения и, потихонечку жуя, стала ждать загрузки. Ого! Сорок семь пропущенных вызовов. Вот это да! Кто же её так разыскивал?

Глава 36. Поиск.

Так зачем же я вдруг при одной только мысли шалею,

Что уже никогда, никогда…

Боже мой, никогда!..

А.А. Галич

Ярослав подъехал к дому затемно. Он все ещё злился из-за сегодняшнего разговора. Днём мысли то и дело возвращались к Викиным словам и к своему ответу, поэтому он не торопился. Не должен ли был он уступить? Она и так сделала слишком многое, придя к нему. Ну почему он уродился таким максималистом и не готов был принять половину счастья?

Что для него было важнее? Заполучить её? Или заполучить целиком? Он никак не мог найти ответа на этот вопрос. Вика стала его наваждением и загадкой, воплощением всего прекрасного, мечтой и чудом, по сравнению с которым всё остальное прочее бледнело. Сколько в ней было обаяния, в самых простых движениях, в поворотах головы, взмахах пальцев! Она одна, кажется, обладала тонким умом, каким-то непонятным его разуму женским чутьем и невероятной стойкостью. Хотел бы он видеть её злой или ожесточенной – нет!

Она носила ребёнка, и это делало её божественной.

Внутри него все горело вот уже несколько месяцев. Это она разожгла пламя своими прикосновениями, взглядами, одним своим видом. Чего стоил влекущий рот и чуть выпяченная от раздумий нижняя губа! Когда он смотрел на них, думал только об их вкусе. Когда Вика говорила, он не всегда слышал, а если и слышал, то плохо понимал. Он так хотел её, что во рту пересыхало.

Он даже различал все типы её лифчиков. Хотя не видел даже бретелек, чёрт дери! Одни из них были из плотного материала и закрывали грудь полностью, другие имели твердую чашечку, но оставляли верх полукружий свободными, и ему безумно хотелось освободить их. Третьи имели мягкую структуру, и он мог наблюдать крупные бусины сосков, обрисованных тканью платья или кофты. Но самым сумасшедшими были дни, когда она не надевала бюстгальтера вовсе. Тогда естественная линия груди не оставляла простора воображению. Всё, чего хотел Ярослав в эти часы – это положить их в свои ладони и убедиться, что здесь для её сокровищ самое место.

Однажды он видел её обнаженный силуэт за тонкой занавеской. Он пришел в полную боевую готовность за три секунды. Он был просто одержим ею, день за днём, с того самого вечера, когда увидел её на вечеринке.

Её прелесть во всём, её хрупкость и красота лица, манящие глаза, пронизанные тьмой ночи! Они поглощали его, заставляя сжиматься от неведомого доселе чувства, какого же сильного, как ненависть, только дарящего радость и свободу.

Она ведь имела полное право жаловаться на жизнь, но не делала этого. Она хранила свои тайны глубоко: прятала от чужих глаз и боль и любовь. Как он мог сердиться на то, что она отстаивала своё право на защиту? Это он был дураком. Каждый час, каждую секунду он жил лишь желанием оказаться рядом с ней, заключить в объятия, согреть холодные губы.

Весь день, вместо того, чтобы быстро завершить дела и съездить к мачехе, он потратил на придумывание аргументов. Вот сейчас он придет к Вике и скажет, что согласен на всё. Он сможет взять их на руки. Сможет целовать её. Он прикоснётся к её животу и наконец, почувствует шевеление ребенка. Ощутит его, поверит, что он живой, что он существует. Сможет смотреть на неё, пока она будет ругать его, а потом спать на его плече.

Он злился на собственную зависимость от неё, уступчивость и одновременно упертость. Что ему стоило согреть её в объятиях ещё утром? Кромешный идиот! Ярослав посмотрел на цветы, лежащие на пассажирском сиденье. Пионы и розы – они напоминали ему о свадебном букете. Миллион раз сегодня он порывался броситься к ней, придумывал и придумывал слова. Всё что он скажет ей, как объяснит утреннюю ссору, что она ответит… Они не могли начать семейную жизнь с условий. Они должны были идти с чистыми сердцами.

У Вики не горел свет. Странно, неужели улеглась так рано? Ярослав вскинул часы. Одиннадцать. Вот чёрт! Почему он не приехал раньше?

Он привык, что Викины окошки темнели не раньше, чем он подруливал к дому. Она словно специально его ждала, чтобы погасить свет перед его носом. Делала это за секунду до того, как он захлопывал дверцу машины.

Она наверняка была обижена и специально делала вид, что спала. Она его вгоняла в гроб! «Хорошо, – успокоил он себя, – сегодня он потерпит. Но завтра не даст ей и шагу ступить от себя». Глупо было быть упрямым ослом и не принять её предложения. Что она там говорила?