Лаура открыла металлический ящичек, достала спирт и смочила им квадратик марли.

– Он разозлился? – спросила Энца.

– Ну, посреди ночи-то. Счастливым точно не был. Будет больно.

– Я сама. – Энца взяла тампон и промокнула порез.

– Почему ты не плачешь? Станет легче.

– Не хочется.

– Но он сделал тебе больно.

– Да, но ты появилась вовремя. Он преследовал меня уже несколько месяцев. Мне повезло, что ты оказалась там, – сказала Энца. – Когда мы сможем уволиться?

– Хоть сейчас, если ты скопила достаточно денег. Как думаешь, сумеешь перебиться какое-то время? Потому что если да, то сейчас как раз удобный момент. Мы только что получили зарплату, так что я богачка. Уволюсь в ту же минуту, как появится мистер Уокер. Мне нужен час на сборы. Можем временно снять комнату в пансионе ИМКА [57] и искать работу. Все поделим пополам, справедливо и честно. Согласна? Тогда поспеши домой, собери вещи. Буду ждать тебя перед домом 318 по Адамс-стрит в одиннадцать часов. Успеешь?

– Да! – Вот тут-то Энца и расплакалась.

– А сейчас-то чего?! – изумилась Лаура.

– От радости, – ответила Энца, вытирая глаза носовым платком.

Впервые за шесть лет она решила не отправлять на родину зарплату, а оставить себе – чтобы начать новую жизнь. В этот день она узнала себе цену. И эта цена – сущие гроши, если она и дальше станет терпеть унижения на фабрике и Адамс-стрит. Время старой жизни вышло, и Энца о ней не сожалела.

Когда Энца возвращалась на Адамс-стрит, смог висел над Хобокеном подобно куску толстой темно-серой шерсти, не позволяя солнечным лучам пробиться к земле. Навстречу ей попалась компания уличных мальчишек – голодных, босых, отчаявшихся бедняг в серых отрепьях. Они играли на мостовой со старым ржавым жестяным барабаном – катили его под горку палками.

Иногда Энца угощала детей хлебом, а то и сладкими булочками. Этим утром она остановилась на углу и купила большой пакет апельсинов. Лакомство было не из дешевых, но Энце хотелось сделать что-то особенное, потому что на Рождество ее здесь не будет. Энца помахала детям. Они кинулись к ней, запрыгали вокруг, точно птахи в ожидании крошек, тянули к ней руки.

Серым зимним утром на серой улице единственным цветным пятном были апельсины, круглые и яркие, как солнца. Раздавая фрукты, Энца представляла, что раздает их своим братьям и сестрам. В девочке, на которой был рваный коричневый передник, она увидела Элиану, Витторио – в самом высоком мальчике, ходившем босиком даже в холод, и, наконец, Стеллу – в маленькой девочке с черными кудрявыми волосами, брошенной на попечение сестры, хотя и та была не старше восьми. Энца с трудом сдержала слезы, подумав о сестре, о том, как маленькие девочки, скитающиеся по улицам Хобокена, напоминают Стеллу. Дети были несчастны, как и сама Энца.

Энца положила по апельсину в каждую протянутую руку – маленькие символы надежды в месте, где о надежде давно забыли. Дети и не помнили, каково это – когда о тебе заботятся. В полном восторге они вопили: «Grazie mille», – миллион благодарностей. Они высосут из апельсина сок, насладятся мякотью, а потом сжуют и корки.

Собирая вещи, Энца вспоминала годы, проведенные в доме, где она была нежеланной гостей. Вся ее юность осталась здесь. Пластырь над глазом стягивал кожу, но для Энцы ранка была меткой, обозначившей конец старой жизни и начало новой. Энца аккуратно сложила платья в саквояж, защелкнула его, надела джемпер и пальто.

Дверь внезапно распахнулась. Энца вздрогнула от накатившего страха. Но тут же подбодрила себя улыбкой.

На верхней ступеньке стояла синьора Буффа.

– И что это ты тут вытворяешь?

– Покидаю ваш дом, синьора. – Энца поднялась по лестнице и протиснулась мимо Анны.

– Нет, и не думай! Ты не можешь! – крикнула синьора Буффа.

– Мой долг вам выплачен сполна. Шесть лет я готовила завтраки, обеды и ужины, мыла тарелки, стирала, сушила, гладила и складывала платья и панталоны для трех хозяек, – спокойно сказала Энца.

– Я хочу есть, – капризно протянула Анна.

– Так приготовьте обед, синьора.

– Энца, я тебя предупреждаю, я сообщу властям!

– Мои документы в полном порядке. И я вас не боюсь.

– Неблагодарная девчонка!

– Возможно. Но в этом доме таких много. – Энца прошла через кухню в гостиную, на ходу застегивая пальто.

– Что ты имеешь в виду? Отвечай! – Голос Анны звучал жалко. – Я сказала, отвечай!

Энца поняла, что отец был прав, утверждая, что наглец отступит, если дать ему отпор.

С лестницы донеслись шаги. Дора, Дженни и Джина цепочкой спускались друг за дружкой. Джина прижимала к груди младенца, Дора волокла ребенка постарше, а Дженни завязывала пояс халата, хотя время близилось к полудню.

– Она нас бросает! – простонала Анна.

– Да куда она пойдет! – фыркнула Дора.

– Пеленки! – выкрикнула Джина. – Тебе сегодня пеленки стирать!

– И печь хлеб! – подхватила Дженни. – Куда это ты собралась?

– Не ваше дело. – Энца повернулась к Анне: – Синьора, вы живете в доходном доме, а ведете себя как аристократка. Важничаете, претендуете на привилегии, хотя ни происхождение, ни образование не дают вам на них никакого права. Сыновей вы своих избаловали, и все они женились на бездельницах…