Он прочел «Pedigree» и знает, что я в юном возрасте познал женщину. Знает, что в четырнадцать лет я курил трубку.

Порой создается впечатление, что ему хочется шаг за шагом пройти мой путь (не обязательно во всем), но, когда я рискую очень осторожно сделать ему замечание, он мне отвечает:

— Перечитай «Pedigree».

Что тут возразишь?

Может быть, мой случай особенный? Может быть, свобода, которую я всегда предоставлял детям, и выработала в них такую откровенность со мной?

Не знаю, но, признаться, я доволен этим и мог бы даже сказать — горжусь, если бы это не звучало несколько смешно.

Сегодня в каком-то смысле конец Эпаленжа. И отметит это событие Пьер.

В подвале дома есть большой зал для игр, но его можно использовать и как танцевальный. Мари-Жо неоднократно устраивала там вечеринки. Пьер практически ни разу.

Теперь, когда дом пуст, он устроит там прощальную вечеринку, где будут только шестнадцатилетние ребята. Но меня ничуть не огорчает, напротив, радует, что именно мой младший сын, веселясь, поставит точку в конце целого периода моей и своей жизни.

30 сентября 1973

В последней посвященной мне книге я с удивлением обнаружил статью Жана Полана [47] . Жан Полан — один из ведущих сотрудников «Нувель ревю франсэз». Его прозвали «папой римским».

Я с ним никогда не встречался. Никогда его не читал. Статью он начинает с восторгов, а заканчивает утверждением, что мне больше всего недостает чувства трагизма.

Какой трагизм он имеет в виду? Древних греков или Корнеля и Расина?

Подозреваю, что г-н Полан никогда не обращал внимания ни на лица людей на улицах, в метро, в маленьких кабачках у бульвара Ла-Виллет и заставы Сен-Мартен, ни на трагизм парижских улиц в три часа ночи, ни на трагизм жизни семей, теснящихся в квартирках дешевых муниципальных домов.

Я имею в виду вовсе не бедность. Я говорю о трагизме. Думаю, такой обыденный трагизм можно наблюдать даже в кабинетах «Нувель ревю франсэз».

Меня трогает именно этот обыденный трагизм, а не страстные монологи, метания и мировая скорбь.

Но удивительней всего, что Жан Полан меня читал. Нет, разумеется, он много читает, он прочел сотни, тысячи книг — и классику, и кое-что из современных авторов, но прочел их, наглухо запершись в своем кабинете; сомневаюсь, чтобы когда-нибудь он сталкивался с жизнью.

Каким, должно быть, заурядным я ему показался!

2 октября 1973

Я испытываю угрызения совести из-за того, что совершенно забросил Мегрэ после последнего романа «Мегрэ и господин Шарль». Это почти как навсегда расстаться с другом, не пожав ему руки. Между автором и его героями возникает эмоциональная связь, а если их сотрудничество длилось пятьдесят лет — и подавно.

Мне доводилось читать в газетах, будто Мегрэ я писал с себя, будто он всего лишь моя копия.

Категорически отрицаю. Когда я писал первые романы с Мегрэ, я и не предполагал, что он надолго станет моим героем. В первых романах он был всего лишь эпизодическим персонажем. Впоследствии комиссар обрел внешний облик: внушительность, массивность, неторопливость, импонирующую невозмутимость.

Ни физически, ни нравственно этот портрет не похож на меня.

Позднее Мегрэ станет менее обобщенным. Да, возможно, я совершенно безотчетно передал ему некоторые свои мысли, какие-то оттенки своего отношения к миру…

Но он никогда не был мною. Я оставил его в деревне на берегу Луары, где он живет на покое — так же, как я. Он копается в саду, играет с соседями в карты, удит рыбу.

Я продолжаю заниматься единственным видом спорта, который мне еще доступен, — ходьбой.

Желаю ему жить на покое так же счастливо, как живу я.

Мы достаточно потрудились вместе, чтобы я мог с нежностью сказать ему: прощай.

3 октября 1973

Со вчерашнего дня французский парламент занимается проблемой мелких торговцев, которых душит конкуренция супермаркетов, больших магазинов, где все продается по ценам на десять-пятнадцать процентов ниже, чем в традиционных лавочках.

Замечу мимоходом, я этому совершенно не верю. Сейчас пачка «Данхила», например, содержит на две сигареты меньше, и я не уверен, что они из того же табака, что раньше.

Но вопрос не в этом. Французское правительство догадалось, что на будущих выборах ему не хватит многих десятков тысяч голосов. И внезапно заинтересовалось мелкими торговцами и ремесленниками.

Я-то от этого в восторге, но не думаю, что это спасет лавочки и мастерские. И это вопрос не политики, а образа жизни. Я где-то говорил, что мои лучшие детские воспоминания — это утренние часы на рынке, где я ходил между корзин и ящиков с овощами, фруктами, вдоль мясного ряда и где так вкусно пахло съестным.