– Алан безобидный, я чувствую. – И, чтобы окончательно успокоить Тима, закончила: – А еще я умею громко кричать, быстро бегать и ношу с собой нож, что ты подарил.

– Я все равно буду за ним присматривать.

Заботливый и ревнивый старший брат.

Я натянула свежую рубашку, надела штаны и пошла умываться. В ванной спустила кимоно с плеч, разглядывая подсохший рубец на спине. Неловко дернешься – опять кровить будет.

На плац пошла через кухню. Проглотила чашку чиара с медом, попросила отнести Угольку молоко и мясо. Свежая вода у нее была всегда – кошка научилась ударами лапы вертеть вентиль в ванной.

Рох уже ждал меня, стоял, опираясь на воткнутую в землю бамбуковую палку.

– Доброго утра, Учитель, – поклонилась я.

– Светлых рассветов, – кивнул островитянин и сделал шаг назад, отступив от импровизированного посоха.

И началось священнодействие. Медленно поднять руки к небу, вбирая вместе с воздухом солнечный свет и тепло. Развести их в стороны, стряхивая ночную скверну, раз за разом очищаясь душой. Легким движением, не потревожив песка, сдвинуть в сторону правую ногу и поймать ладонью ветер, позволить ему лизнуть запястье и локоть, грудь, и выпустить упругий воздушный поток через левый рукав. Последовать за ним, плавно изогнувшись, позволить ему завихриться в сплетении пальцев и отпустить. Поклониться земле за твердь под ногами, пасть ниц и подняться слитным движением. Поблагодарить солнце за новый рассвет, вытянувшись вверх, делясь с ним теплом своего сердца. Зачерпнуть горстью лучи и пустить их по ветру, благословляя мир.

Красивые слова.

Позже их перевел мне Алан, когда Рох, изъяснявшийся на райанском с пятого на десятое, потребовал-таки толмача.

А пока что я танцевала с лучами, бездумно повторяя движения Роха. И в кои-то веки старик не требовал от меня концентрации.

– Хорошо, – погладил усы Учитель. – А теперь всадник.

Светлые, помогите…

Если не думать о черной кошке, она обязательно появится. Так и я изо всех сил гнала образ тонущего солнца, пытаясь представить зеркальную гладь воды. Не океана, так реки, не реки, так запруды в окружении плакучих ив. Хотя бы колодца! Мокрые камни кладки, мох на крошащихся бревнах сруба, ведро, покачиваясь на цепи, спускается все ниже, закрывая собой небо, облака и жгучее солнце.

Бах!

– Злая девчонка! Начни снова!

А если наоборот? Не думать о воде?

Солнце. Горячее, кроваво-красное в окружении облачного багрянца. Оно медленно опускается за горы, и вековые шапки ледников вспыхивают розовым.

Пиала на голове опасно дрогнула. Не так. Еще раз.

Солнце. Слепящее, яркое, как огонь в камине. Пламя с воем, как голодный зверь, поедает поленья, и зола приплясывает над волнами жара. Угли потрескивают, наполняя воздух кисловатым дымом, лопаются, вылетают из камина на ковер. Тонкий кашемир сразу начинает тлеть, вокруг кусочка огневца расползаются черные кляксы и…

…и я вдруг понимаю, что лечу вверх, взмыв в прыжке благодарности солнцу над бамбуковой палкой, опускающейся мне на спину. Падаю вниз, и тело само приникает к земле отработанным движением. Пиала на темени даже не дрогнула, как приклеенная.

Я замерла, глядя на Роха снизу вверх. Не понимая, что я сделала и как.

Учитель опустился на корточки, сняв с моей головы пиалу, выплеснул воду из белого, прозрачного на свету фарфора и поднялся.

– Если ты еще раз такое повторять, я тебя не учить. Огонь – зло, пламя – зло, ты его усмирить или умереть.

Плюхнувшись на попу, я смотрела вслед удаляющемуся старику. То есть как это «умереть»?!

Рох не вернулся ни через пять минут, ни через пятнадцать. Неужели на сегодня все? Отряхнув штаны, я ушла мыться и чистая-причесанная предстала перед Тимом.

– Ты нынче рано, – поднял он бровь.

– Рох меня отпустил. Правда, перед этим убить пригрозил, – наябедничала я.

– В каком смысле? – поперхнулся Тимар.

– В самом прямом. «Огонь – зло, пламя – зло, ты его усмирить или умереть», – процитировала я.

– Я обязательно сообщу графу. И со стариком поговорю, прямо сейчас, – со стуком отодвинув стул, Тим встал. – Идем.

Учитель отдыхал на открытой террасе, выходящей на север. Голая, продуваемая всеми ветрами, летом она была спасением от жары. Островитянин сидел на тонком войлочном коврике, поджав ноги, рядом горшочек для заварки трав и маленькая мензурка, в которую он наливал настой, пахнущий бергамотом.

– Господин Рох, – издали поклонился Тим, – не могли бы вы уделить мне несколько минут?

Старик приглашающе кивнул:

– Садись, юноша.

Я фыркнула, когда Тим заозирался вокруг в поисках хотя бы скамьи и, не найдя, смиренно опустился на колени. Мне сесть никто не предложил.

Рох, как знавший, что кто-то придет, наполнил вторую мензурку островным напитком. Склонив голову, Тим принял чай, зажмурившись, втянул породистым носом аромат.

– Восхитительно, – прокомментировал он, отхлебнув глоток.

– Ты вежлив, это хорошо. О чем ты со мной говорить?

– О моей сестре, – начал Тим. – Лаура ребенок, не самый послушный, но она добрая девочка. Возможно, она не слишком усердна, но вам не кажется, что смерть – чрезмерная кара за недостаток прилежания?