Сегодня были последние уроки в VII и VIII классах. В VIII классе я закончил показыванием разных работ для детского сада (приложение к книге Симонович); а пока я укладывал эти вещи, ученицы постепенно разошлись из класса; так что дело обошлось без всяких прощаний. Вообще же нынешними восьмиклассницами я доволен; на их уроках я часто отдыхал душой от треволнений этого года, за что я в душе им глубоко благодарен. В VII же классе, где есть поклонницы Б-ского и где он своими выходками не раз подрывал мой авторитет, расстались не очень дружно. Как раз в этот последний урок надо было спросить порядочно учениц; приходилось торопиться и несколько нервничать; а семиклассницы то мешали своими разговорами и подсказками, то делали неуместные замечания и вступали в пререкания по поводу моих вопросов и баллов. Когда, например, я спросил у одной из них биографию Жуковского, остальные, не давши сказать ей ни слова, начали недовольно заявлять, что это им не задано. Тогда я, раздосадованный этим, в свою очередь резко осадил их: «Я спрашиваю не вас, а К-ву. Прошу молчать!»

Вышел сегодня конфликт и у учительницы физики с семиклассницей В-ской (поклонницей председателя), которая тоже вступила в какие-то неуместные пререкания. Вообще то, что посеял у нас в гимназии Б-ский, не скоро расхлебаешь даже и но его уходе.

7 апреля

На днях Б-ский был у ревизора. На этот раз, не довольствуясь живыми, он сделал донос на покойника, а именно на председателя педагогического совета, который умер уже семь лет назад. Интересно также, что зимой он, донося на нас, восхвалял этого же председателя и писал, будто бы мы его свели в могилу (из теперешнего персонала тогда почти никого не было, а кто и был, то до сих пор вспоминают его добром). Ревизору ничего не оставалось, как сделать очную ставку Б-ского с… Б-ским же и указать на противоречие его нового доноса с прежним, не говоря уже о всей его нелепости и бестактности.

8 апреля

По календарю теперь пасхальные каникулы. Но фактически я по-прежнему работаю как вол, так что даже голова разболелась. За эти две недели мне надо проверить около 250 ученических сочинений! Кладя в среднем по 10 минут (а это минимум!), придется просидеть за этой кипой тетрадей 2500 минут, или около 42 часов. И все это надо проработать до Фоминой недели, так как там сразу начнется экзаменационная страда. А тут еще необходимо составлять отзыв по поводу доносов на меня Б-ского, что тоже займет немало времени. Вот и отдыхай тут!

13 апреля

Целых три дня сидел над отзывом по поводу доносов Б-ского, который и отнес сегодня ревизору. Б-ский же на днях сделал на меня новый донос — донос о том. что будто бы я делал еще 8 лет назад, т.е. в 1905–1906 году, в бытность свою студентом. Донос опять ложный, т<ак> к<ак> и в то время я ни в каких историях не был замешан, но очень характерный для того похода, какой подняли против меня Б-ский и «союзники». То деление «на овец и козлищ», которое произошло тут благодаря Б-скому, в педагогической среде и среде учениц, коснулось и среды гимназической прислуги. Там тоже идет борьба между фаворитами Б-ского и их противниками. Б-ский не побрезговал вмешаться и в эти дрязги и… сделал донос на одну сторожиху, у которой будто бы заразная болезнь, опасная для учениц. Произвели медицинское освидетельствование, и болезнь оказалась… ревматизмом.

На днях у директора Н-ва было какое-то тайное совещание с участием нашего председателя Б-ского и союзника С-ского. Вероятно, опять сочиняли корреспонденцию в «Русское знамя». Есть также слух, что ими написан донос и на ревизора.

А какими только средствами не пользуются эти господа, чтобы «состряпать» донос! Например, однажды во время заседания совета была предложена нашему вниманию какая-то брошюрка. Я лично даже и не видал этой брошюрки о сооружении по случаю юбилея храма-памятника. Б-ский, оказывается, отправил эту брошюрку в округ, отмечая, что она измята, и обвиняя на основании этого нас — педагогов в… неблагонадежности.

Сегодня пришлось по делу быть у пресловутого директора мужской гимназии Н-ва. Сначала он весьма сухо принял меня, но потом, когда узнал, что я — по поручению ревизора, стал довольно любезен; но своей неприязни к нашей гимназии все-таки не мог скрыть, да и самый город, где ему ни газеты, ни общество не дают спуска, он величал не иначе как «болото». Со мной он по временам говорил «по-отечески», давал советы, как сделать карьеру. Вспоминая ранние годы своей учительской службы, он говорил, что тоже участвовал в разных культурных обществах, но они в 1905 г. отплатили ему неблагодарностью, когда он стал отстаивать свои идеи. Поэтому теперь он не только в том городе, но и нигде не будет участвовать ни в каких обществах и не даст на них «ни гроша». Меня же он упрекал за участие в Школьном обществе и в Обществе вспомоществования учащимся в средне-учебных заведениях. А когда я возразил, что мое участие в Школьном обществе ограничивается только рублевым взносом, то его и это не удовлетворило. «Все равно: Ваше сердце там, а начальство на это косо смотрит». Типичный бюрократ-карьерист, он, видимо, чужд других интересов. Даже поздравительные и т.п. письма, которые он иногда получает от настоящих или бывших учеников, он собирает и представляет по начальству для доказательства своих высоких служебных качеств.

За последнее время не раз приходилось встречаться и с ревизором. Материалы, собранные им, сильно компрометируют Б-ского. Но что с ним будет, еще неизвестно. Если от нас он и уйдет, то появится где-нибудь в другой гимназии. Он уже теперь начинает хлопотать о хорошем отзыве для перевода в другой округ. Но даже если хорошего отзыва и не дадут, это — пожалуй — не помешает его карьере. Оказывается, и из предыдущих мест службы о нем, по словам ревизора, были «самые скверные отзывы», в результате же его перевели… с повышением — из учителей в начальники учебного заведения. И все оттого, что он сумел «подмазаться» к кому-то в Министерстве. Наше же окружное начальство, совершенно не зная его и полнив из соседнего округа такие скверные сведения, должно было принять его, т<ак> к<ак> кто-то из высших чинов Министерства отрекомендовал его как «человека делового». Теперь этому «толковому человеку», по-видимому, и сам «округ» не рад! А он, полагаясь все на ту же «неофициальную субординацию», ведет себя как ни в чем не бывало. Недавно, например, вдруг потребовал, чтобы попечительский совет гимназии выдал ему 200 р. в качестве безвозвратного пособия; причем просьбу эту даже не счел нужным мотивировать. И только по настоянию начальницы просьба эта была отклонена, так как у гимназии не хватает средств даже на самое необходимое, а Б-ский и так получает за свое председательство на 200 р. больше своего предшественника.

К нам ревизор, видимо, благосклонен. Но и в лучшем случае, по его мнению, нам все-таки будут выговоры. Мне лично, например, за то, что я при проверке письменных работ пропускаю иногда ошибки. Таким образом, за все шесть лет каторжного труда над письменными работами я заслужу, видимо, только выговор, если не что-нибудь хуже. Б-ский же, не принеся гимназии ничего, кроме вреда, и совершив даже служебные преступления (законоучитель просит привлечь его к суду за превышение власти), будет, по всей вероятности, все дальше делать себе карьеру.