— Вставай! — негромко приказал он. Одберт, который видел себя уже бредущим по сумрачной дороге прямо в долины Хелля, уставился на него в недоумении.

— Поднимайся! — повторил Бальдемар. — Я не собираюсь пачкать твоей вонючей кровью мой честный клинок.

Одберт, казалось, врос в землю, с таким неимоверным трудом он отодрал от нее свое тело. На это ушло довольно много времени. Наконец, он снова собрался с силами и бросил на Бальдемара взгляд, исполненный презрения.

— Я бы вполне мог убить тебя! Но ты — ловкач!

Бальдемар некоторое время спокойно смотрел на него. «Одберты, — думал он, — намного опаснее римлян, потому что римляне плохо знают нас и нашу страну. Честь — на редкость хрупкая вещь, ее трудно соблюсти даже в безмятежные времена. Молодые люди, подобные этому негодяю, появляются тогда, когда народ начинает умирать».

— Да, — тихо сказал Бальдемар. — Ты можешь убить нас всех. Убирайся прочь. Пусть о тебе болит голова у Видо, хвала богам, ты — его сын, а не мой.

— Бальдемар! Веди нас в бой! — неумолкающие радостные крики возносились в небо.

Видо подскакал к своему понурому сыну. Глядя сверху вниз на Одберта, он прорычал, перекрывая громовым голосом восторженные крики воинов:

— Весь мир рыдает вместе со мной, сокрушаясь над моим проклятием — таким сыном, как ты. Меня тошнит от одного твоего вида. Когда ты прикасаешься к любому источнику, ты оскверняешь его. Твои поганые уста отравляют любую чашу с медом, до которой дотрагиваются. Убирайся с моих глаз!

И Видо, схватив поводья лошади Одберта, умчался галопом к своему войску, оставив сына среди враждебно настроенных воинов. Долго еще Одберт не мог даже пошевелиться. Унижение, пережитое им, было столь чудовищно, что, казалось, суставы его окоченели, а мышцы онемели, как у трупа. Голова его горела огнем. В этот момент в его душе родилась жгучая ненависть к отцу, она была сильнее, безудержнее и действеннее, чем его неприязнь к Бальдемару, потому что Одберт вступил в этот поединок из-за любви к отцу. Внутри у него шевельнулось желание вонзить меч по самую рукоять в спину Видо, и Одберт почувствовал, что летит в черную бездну ужаса — потому что убийство родителей было величайшим преступлением, и германцы верили: богини Судьбы сразу же раздирают преступника на части, прежде чем земной суд успевает приговорить его к смерти.

— На, возьми эту уздечку, у нее целы оба повода! — крикнул Витгерн Одберту, широко ухмыляясь.

— Ха! Ему лучше вообще не иметь никаких поводьев, у лошади больше чутья и здравого смысла, чем у него, во всяком случае, она сразу разберется, куда не стоит ехать! — весело воскликнул Зигвульф.

— Следующий раз, когда надумаешь напасть на кого-нибудь сзади, убедись сначала, что этот человек вдрызг пьян или связан по рукам и ногам цепями! Иначе ты сильно рискуешь! — присоединился к друзьям Торгильд, хохоча во все горло.

Одберт заковылял, прихрамывая, прочь от них.

«Настанет день, — думал он, — и я увижу всех вас до последнего человека насаженными на огромный острый вертел!»

Посреди ночи, в самую глухую ее пору, Бальдемар приказал часовому разбудить Витгерна и Зигвульфа.

«Почему ему не спится? — раздраженно подумал Витгерн, входя в шатер. — Ведь скоро начнет светать, а на рассвете он должен вступить в поединок не на жизнь, а на смерть».

— У меня для вас дурные известия, — начал Бальдемар, понизив голос, когда оба воина предстали перед ним. — То, что я вам сообщу, меняет все дело. Теперь я знаю, кто такой Бранхард. Я увидел его сегодня во сне в том облике, в каком я видел его прежде. Проснувшись, я вспомнил день, когда мы встречались в последний раз. Это было семь лет назад, он старательно поработал над изменением своего облика.

Внезапно Витгерн почувствовал приступ тошноты, он уже смутно догадывался о том, что сейчас скажет им Бальдемар. Но тот хранил молчание, собираясь с мыслями. Взяв в руки свой сапог из бычьей кожи, он неспеша очистил с него засохшие комья грязи, будто забыв о своих воинах, напряженно ожидавших его слов и не спускавших тревожных глаз со своего предводителя.

«Он намеренно тянет время, — подумал Зигвульф. — Ему нравится заставлять нас ждать, разжигая наше нетерпение».

— Я видел его прежде, друзья мои, в крепости Римского Наместника, расположенной у слияния Рейна и Майна. Бранхард стоял рядом с Марком Аррием Юлианом, на нем было одеяние одного из старших военных чинов.

Воцарившаяся вслед за этими словами тишина была сродни непроглядной ночи, полной необъяснимого леденящего душу ужаса — такая тишина устанавливается обычно после того, как рассказчик закончит страшную историю о злобных духах, и все присутствующие начнут поближе придвигаться к пылающему очагу, ища в нем защиты и спасения.

— Я выслушал тебя, но это не может быть правдой! — произнес, наконец, Витгерн.

— Как ни печально, но все это правда, — отозвался Бальдемар и взглянул в темный угол шатра. На мгновение перед ним возник образ Римского Наместника, словно призрак из мрака. В тот день семь лет назад состоялась первая и последняя встреча заклятых врагов — вождя хаттов Бальдемара и Римского Наместника провинции Верхняя Германия Марка Аррия Юлиана. Бальдемар поведал своим соратникам все события того памятного дня. И хотя он излагал факты коротко и сжато, в его памяти, как живые, разворачивались картины семилетней давности.

Он снова ощутил прохладу толстых каменных стен огромного здания, где Римский Наместник принимал послов и представителей враждебных племен. Хотя с того дня миновало уже семь лет, Бальдемар снова почувствовал приторный запах каких-то трав, в настое которых, должно быть, купался Наместник. Этот исходивший от Марка Юлиана сильный аромат смешивался со сладким благоуханием дорогих масел, горевших в многочисленных светильниках. Бальдемар, как наяву, увидел большие мешки под глазами Наместника, одутловатое тело человека, посылающего в бой других и отсиживающегося за их спинами. Бальдемар сразу же распознал в Наместнике очень распространенный среди римлян тип человека, в котором причудливым образом сочетались изнеженная плоть и суровый дисциплинированный ум. В те дни обе стороны еще заключали между собой договоры, в ту встречу как раз был заключен их последний по времени договор. Бальдемар уже был готов покинуть просторное помещение и отправиться домой, когда Юлиан вдруг сделал знак, чтобы он приблизился. У Наместника были проницательные маленькие глазки, которые воспринимали огромный мир вокруг не как нечто самодовлеющее и независимое, а как неотъемлемую часть самого себя, — что тоже было очень характерно для мировоззрения римлян.