— Что ты такое говоришь? С чего ты взяла, что в тебе самой существует какое-то зло?

Взгляд Аурианы стал напряженным и сосредоточенным. «Задай вопрос. Вот сейчас задай вопрос!» — стучало у нее в висках.

— Так сказала Херта. Мама, я давно уже хочу задать тебе один вопрос, но страх мешает мне сделать это… — кровь гулко застучала в висках Аурианы, когда она снова вспомнила предсмертные слова Херты. Она неосознанно искала поддержки у матери, надеясь, что та убедит ее в полной беспочвенности этих слов, иначе они будут красться всю жизнь по ее следу, как стая голодных хищных волков. Ауриана сосредоточила свой взгляд на чуть покачивающейся в проеме двери сушеной жабе. — Ее последние слова, обращенные ко мне, были ужасны.

Ателинда отвела глаза в сторону. И Ауриана подумала в это мгновение, что ее мать похожа на маленькое животное, ищущее укрытие от внезапной опасности.

— Мама… Херта по существу умерла из-за меня.

Ателинда быстро взглянула на дочь, и ее молчаливый взгляд ясно сказал Ауриане, что это совсем не так.

— Да! Из-за меня! — настаивала девушка. — Она сама сказала это, перед тем, как навсегда исчезнуть в огне. Она сказала, что это я навлекла на наши земли вражеские отряды. И еще она сказала, что зло, исходящее от меня, только начало проявляться воочию. А если бы она не погибла и сейчас была бы с нами, она непременно заявила бы, что именно я являюсь причиной того, что лошадь отца пала, и он сломал ногу. Она сказала… нет, я не могу повторить это!

— Она ведь была очень стара, больна и ожесточена жизнью, — произнесла Ателинда скороговоркой, пытаясь успокоить дочь. — Будь же снисходительна к старухе и выбрось все из головы. Херта ведь была… немного не в себе в последние дни.

— Нет, мама. Она говорила очень четко и определенно. Ее слова не были похожи на бред. Она сказала… — горло Аурианы перехватило, словно ее шею стянула тугая петля. Ателинда снова отвела взгляд в сторону, как бы не желая помогать дочери — или не в силах помочь ей. Солнечный свет, проникавший внутрь сквозь щели между бревнами, коснулся ее глаз, и Ауриана увидела, что они прозрачны, словно стекло, окрашенное в голубоватый цвет. Эти глаза многое знали, они были таинственны, как хрустальные шары Священных Жриц. «Она все знает, — поняла Ауриана, — почему же она ведет себя так, как будто ей ничего неведомо?»

— Херта сказала, — зашептала Ауриана быстрым горячим шепотом, — что я стану проклятьем своего отца… Она сказала, что Бальдемар падет от моей руки.

Ауриана увидела выражение страха на лице матери. Страха, но не удивления. «Она все это несомненно уже слышала!»

Ателинда нащупала руку дочери и прижала ее к груди.

— Ауриана, Херта была неправа. Ты не должна никогда больше повторять эти слова, пока земля лежит под нашими ногами, а небо стоит над головой. Херта сохраняла светлый рассудок в отношении многих вещей, но тут она просто не могла справиться с собой, как заяц в первую оттепель.

— Но ты тоже слышала об этом! Ты слышала! Когда? В день моего рождения?

— Да.

— И это было предсказание, сделанное Рамис?

— Конечно, нет! Херта… Херта слегла в сильной горячке сразу же после того, как ты родилась. Демоны нашептали ей на ухо коварные слова, пока она находилась в бреду, и убедили, что это — истинное прорицание, полученное от Священных Жриц. А теперь я заклинаю тебя, выбрось все из головы!

Наконец, Ауриана неохотно уступила матери. Она встала, нашла свой плащ и сказала Труснельде, что пойдет на поля, чтобы собрать дурмана. Говоря это, она внезапно вспомнила, что темно-зеленые листья этого целебного растения нужно собирать на рассвете. Но Труснельда была слишком обеспокоена новостями, которые принес гонец, и не заметила ее оплошности. Вот так, наконец, Ауриана нашла предлог, чтобы выбраться из дома и попытаться разыскать Деция.

На какое-то время Ауриана вновь обрела душевное равновесие, заставив себя поверить в слова матери. Зачем Ателинде врать ей?

Может быть, она считала, что говорит правду, хотя в душе чувствовала, что ошибается. Может быть, истина слишком ужасна для матери, и она неосознанно обманывает самою себя?

В конце концов, хрупкое утешение, которое на время вселили в душу Аурианы заверения матери, растаяло, как дым. Слова же Херты вновь зазвучали в ее ушах, лишая покоя, объяв ее душу, словно мутные воды грязной реки.

Никогда больше в своей жизни Ауриана не будет испытывать ничем не омраченного счастья, всегда к ее светлой радости будет примешиваться предощущение надвигающегося зла, мрачные воспоминания, запах смерти, тень злодеяния, которое неизбежно должно произойти и которое страшнее, чем все преступления Видо.

Деций вылил еще один горшок воды на соломенную крышу хижины. Так он подготавливал свое жилище к возможному пожару в случае нового нападения неприятеля. В прошлом году, когда отряд вооруженных людей Видо под знаменем с изображением головы дикого вепря промчался по деревне, разбрасывая зажженные факелы на соломенные крыши хижин, в которых обитали рабы, обрабатывающие обширные поля Херты, заживо сгорело два человека, и Деций вовсе не собирался пасть еще одной жертвой этой вновь разгоревшейся между родами вооруженной усобицы, весть о которой достигла его слуха. Теплое время года — месяцы Юлия и Августа — похоже, только еще больше будет способствовать разжиганию дикой междоусобной вражды этих варваров. Интересно, а как звучат названия месяцев в этих богами проклятых местах? Похоже, что никак. Здесь смену времен года отмечают только по наступлению жары или холода, появлению жухлой травы или снега.

Деций понятия не имел, когда закончится новый приступ охватившей варваров буйной жестокости, да и не хотел в этом разбираться. Варвары, на его взгляд, скорее принадлежали миру природы, чем миру людей, они приходили в буйство и успокаивались, подчиняясь какому-то стихийному ритму.

Деций служил легионером крепости Могонтиак и привык рассматривать варваров как насекомых-паразитов, наводняющих приграничные территории. Поэтому он был убежден в настоятельной необходимости время от времени уменьшать их количество. «Пленных не брать!» — такой приказ отдавался перед началом каждой военной кампании. «Германцы — слишком дики, их трудно приручить, поэтому из них получаются никудышные рабы. Не щадите ни женщин, ни детей — или через поколение они расплодятся так, что нашим потомкам придется поработать и за себя и за нас».