Великого Князя Владимира Кирилловича Романова и его супругу Леониду Георгиевну принимали в их родном доме. В Белом зале устроили приветственное собрание. Анатолий Александрович Собчак сказал хозяевам какие-то слова, рассказал о годах советской власти, прошедшей по анфиладам и этого Дома. Потом Великого князя с супругой провели по залам. Он узнавал любимые уголки, гладил руками обшивку кресел, долго смотрел из окна на Неву, несущую свои бесконечные глубокие воды. На другом берегу высоко в небе сверкал золотом ангел Петропавловского собора и крест Великокняжеской усыпальницы.

Девятый вал

От станции Волосово я тащился по размокшей жиже, именуемой у здешнего народонаселения дорогой, километра три. В совхозной управе мне подсказали в какой деревне базируются студенты Театрального института и убирают с полей морковку, капусту и турнепс. Вскоре за лесом послышалось пение и звон гитарных струн. Потом, увидев свет костра, я вскоре добрался до барака. Радостных воплей и речей мне никто не посвятил. Настроение у ребят было подавленное. Жили они в бараке на дощатых шконках, спали не раздеваясь, и не разделяя друг друга по полу и возрасту. Лара Гузеева и Лена Сафонова подошли ко мне с петицией от девчонок на такие лагерные условия жизни. Кашеварил им тут же на костре студент с постановочного факультета Боря Масовер.

Новичков всегда и везде бросают в самое дерьмо. Меня, только что распределившегося после аспирантуры, да ещё на должность старшего преподавателя (а люди эту должность ждали годами), ректор Николай Михайлович Волынкин бросил на помощь в совхоз, где по заведенной у коммунистов традиции на совхозных полях трудились осенью студенты.

Эту школу коммунизма я прошёл на своём горбу, обучаясь в ЛИАПе, потом работая там же на кафедре. В том, что это полезный труд, меня мой опыт не убедил. Но больше всего раздражало поведение самих совхозников, пьяниц и бездельников. Мои протесты против этой лавины честных и принципиальных граждан, сильно подпортили мне карьеру. Намаявшись собирать картошку в мёрзлой земле в конце октября, я, посланный со студентами ЛИАПа в Волосово, договорился с директором совхоза о норме выработки и убедил ребят повкалывать в сентябре, пока сухо, весь световой день. Директор был счастлив, глядя на их ударную работу, причитал, что никогда не видел таких трудолюбивых студентов, ставил их в пример другим, но когда мой отряд выполнил к концу сентября всю положенную норму, он начал витиевато объяснять мне, что я его не так понял и что работать все должны до тех пор, пока не уберём всю картошку. И за тех лентяев, которые сачковали, прохлаждаясь в кустах с Жигулёвским пивом. Я вежливо послал его по широко распространённому на Руси адресу и отправил ребят по домам. Потом меня вызывали в Райком КПСС, морщили лбы, упрекали в саботаже и обещали поломать карьеру.

Ребята угостили меня печёной картошкой и показали дом, где жил командир Шевлягин. Хозяйка, престарелая оглохшая старушка, показала мне горницу, где почивал, как она его прозвала, Гаврила Васильевич, и пошла растапливать самовар. С Кириллом мы быстро подружились. Кирилл хотел вступить в партию и нёс трудовую повинность, чтобы доказать искренность своего желания, быть в авангарде строителей коммунизма. Он был в восторге от того, как быстро я нашёл общий язык со студентами и с бригадиром совхоза и, главное, от того, как быстро мы убрали весь урожай. В его воображении я навсегда создал образ супермена.

Кирилл работал доцентом на кафедре экономики у Юфита и работой не был перегружен. Мы не дружили, но я часто принимал его приглашения посетить какие-то злачные места. Часто он приглашал меня к отъезжавшим в Израиль, своим друзьям-евреям, прицениться к распродаваемым по дешёвке вещам. В семидесятые годы, когда поток еврейских иммигрантов походил на полноводную Амазонку, а может и на Девятый вал, не заняться антикварным бизнесом было безрассудно. Драгоценности сами валились в руки. Отъезжавшим евреям, по мнению советских и партийных органов предававших как Иуды вскормившую и вспоившую их Родину, разрешали брать с собой самую малость необходимых в быту вещей. Мало того, что они должны были заплатить за полученное образование, оставить квартиры, так ещё и ограничивался вывоз мебели, скарба и постельного белья. Одна подушка под одну еврейскую голову, одно одеялко на двоих. Чтобы мало не показалось на чужбине. Говорить о вывозе драгоценностей и антиквариата было даже смешно. Комиссионки были завалены еврейским добром, скопленным за долгую жизнь и спасённым от революционеров, бандитов и фашистов. Теперь они вынуждены были всё продавать за бесценок. Но они всё равно уезжали.

Кирилл уезжать не собирался. Пока не собирался. Но его мать и родственники мечтали увидеть свою кровную Родину, вдохнуть воздух свободы и…

Мой авторитет, заработанный в совхозе, не позволял Кириллу обойтись без меня в мало-мальски приличной сделке. Мы ходили на все прогоны в театры, на все закрытые выставки антисоветских художников и он испытывал ко мне глубочайшее доверие.

Однажды Кирилл потаённо отвёл меня в сторонку и спросил, не хочу ли я купить полотно Ивана Айвазовского?

— У тебя роскошная квартира, потолки высоченные и даже держатели для картин есть. Дядька мой, адвокат, уезжает в Израиль и продаёт картину Айвазовского.

— Большая? — поинтересовался я небрежно.

— Да, большая. Как раз под твою квартиру. Три метра на четыре. «Девятый вал».

— Ты шутишь?

— Нет.

— Девятый вал в Русском музее висит.

— Тёмный ты, Коля. Айвазовский столько раз повторял морской сюжет, что этими волнами весь мир затопить хватит. Поедем, посмотрим.

Второе сильное заблуждение Кирилла на мой счёт состояло в том, что он был уверен в моём сказочном богатстве. Квартира моя, выменянная мною за пять лет каким то чудом с помощью Божией, конечно, не позволяла мне переубедить товарищей, добродушно приглашаемых на чай, что мне нечем их угостить и они считали меня страшным куркулём. Мои костюмы, приобретаемые по дешёвке в комиссионных магазинах, имели благородное английское происхождение и цены своей не выдавали. А манеры и замашки, видимо, приобретённые мною на просмотрах иностранных фильмов, всех моих приятелей вводили в глубокое заблуждение.