Перешли снимать падение со скалы. С Божией помощью сняли передвижение по узкому выступу над пропастью. Камни скользкие. Страховать трудно. Риск для актёров огромный, при том, что они не должны проявлять в кадре осторожность. Нервозность нарастала. Я догадался, что актёры просто опасаются упасть в пропасть. Юра Бейлин повесил верёвку на скале. Володя одел на меня альпинистскую «беседку». Повисел над пропастью сам, показал актёрам, что не так это и страшно. Высота — метров десять. Вполне хватит, чтобы не вернуться домой. Ребята — альпинисты Володя и Юра повисели на страховке над пропастью и сделали показательный «обрыв». Что ни говори, а от случайностей никто не застрахован и волнение оправдано. На нервах приготовились к съёмке. Актёры лежат на краю скалы, обнявшись как родные братья. Страховочные верёвки пропущены под костюмом и дают свободно двигаться. Но эта свобода создаёт ощущение отсутствия страховки и грохнуться в пропасть с этим ощущением — работа не для слабонервных. Водопад хлещет своими ледяными струями по лицам и спинам актёров. Шум стоит невероятный. Не слышно ни одного слова. Все переговоры на пальцах. Призыв к вниманию с помощью двухметровой бамбуковой палки. Актёров начинает колотить от холода. Можно? Можно. Теперь только плёнка этого единственного дубля не оказалась бы в браке. Но это мы узнаем через две недели, когда её проявят на студии. Мотор! Камера! Начали! Ливанов первым переваливается через край скалы в пропасть. Евграфов лежит на нём, обхватив его руками. Медленно, с большой опаской, актёры переваливаются через уступ скалы и летят в пропасть. Доли секунды, но как они долго тянутся, когда внизу бездна. Рывок страховочных верёвок. Повисли. Руки Ливанова хватаются за острые камни. Мориарти начинает сползать вниз. Рвётся рубашка на Холмсе и Мориарти, срываясь с него, летит вниз по дуге маятника, выпадая из кадра. Страховка держит актёров над пропастью. Стоп! Снято!

Post Scriptum.

Прошло четверть века. Её величество, королева Великобритании Елизавета II, наградила Василия Борисовича Ливанова орденом Британской империи за создание лучшего образа Шерлока Холмса. Известный фейхтместер Сергей Мищенёв, возродивший в России борьбу бартитсу, рассказал мне, что в конце XIX века в Англии эта борьба была весьма популярна. Новомодное (когда-то) боевое искусство бартитсу, созданное Бартоном Райтом в самом конце XIX века продержалось на плаву считанные годы. Академия бартитсу закрылась уже в 1903 году. Но именно в этом году детищу Райта суждено было сделать шаг в бессмертие. В рассказе Артура Конан Дойля «Пустой дом» бартитсу (по мнению Сергея Мишенёва в слегка ошибочном написании «баритсу») упоминается как некая загадочная японская борьба, которой владел сам Шерлок Холмс…

Казённый дом, дальняя дорога

Люди — это животные в пальто. Надев пальто, человек стал существом домашним. Даже дикий он искал убежище, пещеру, где мог бы укрыться от ветра и дождя, сохранить тепло и обогреться. Для человека самым заветным местом на Земле всегда был дом с тёплой, уютной лежанкой. На лежанку его укладывали новорождённым. На ней он грезил во снах, набирая силы для грядущего дня. На ней он отходил в иной мир. Все разговоры и восторги про Париж, Лондон, Нью-Йорк и Токио, как о чудесных местах, где можно обрести благоденствие несравнимое с совковым прозябанием в Ленинграде или Москве, оказались не более, чем бредом истощённого сознания. Побывал я в этих городах. И понял самое главное, человеку нужен дом. Маленькая норка, где у него есть очаг, лежанка и куда он тащит скудную пищу для пропитания себя и ближайших своих родственников. И какая разница в том, что он тащит эту пищу по Бродвею, Елисейским полям или Невскому проспекту. Всё равно он таращится себе под ноги и понятия не имеет, какие архитектурные шедевры проходит мимо. Если нет тёплого, уютного дома, в котором тебя ждут, не дождутся, то тебе всё равно по какому городу ты идёшь, по Нью-Йорку или Ленинграду. А когда тебя дома не ждут, все города одинаковы. Вот почему так важно человеку обрести свой дом на земле.

Я родился после войны, в 1947 году на станции Локня. Дом отца в Полесье сожгли фашисты. Дом матери в деревне Барсаново, в пяти километрах от Опочки, остался на оккупированной фашистами территории. Дед служил дорожным мастером и отступал с войсками к Москве. Отступали быстро, не успевая обжить оставленные беженцами дома. В одно из таких отступлений линия обороны проходила через Завидово. Когда двое детишек, Толя и Люся, завыли от голода, дед вспомнил, что отступая впопыхах, забыл кусок сала. Ночью дед перешёл линию фронта, выкопал свой кусок сала и поделился со своим товарищем Лисициным. Тот в благодарность за добро, да и к тому же пуская слюни от грудей моей бабки, донёс на деда в СМЕРШ. Те быстро нашли для деда ямку в лесу, которая стала ему последним приютом. Найти мне её так и не удалось. Уповаю на полевые цветочки.

Пока бабушка мыкалась с двумя детьми в Завидово, растила сыночка, защитника Родины, мама в свои восемнадцать лет обживала землянки и армейские палатки на Втором Белорусском фронте. Похоже на школьный турпоход, только кругом рвутся снаряды и свистят пули. В январе 1944 мама потеряла под Смоленском своего мужа Еремея, получила в Москве орден Красного Знамени и письмо от брата Анатолия, которого отправляли новобранцем на Прибалтийский фронт. В письме Толя просил прислать ему немного денег на махорку. Мама послала, но вместо письма с благодарностью получила похоронку. Не успел Толя покурить на фронте, как взрослый солдат, и лёг навечно в Литовской землице, в братской могиле у села Росейняй.

На перекрёстках войны, на берегах Вислы мама получила свой осколок и встретила папу на танке. Папа поехал в Берлин, а мама в госпиталь с полыхающими от любви сердцами. Выжив в боях за Берлин, отец нашёл маму с её родственниками на станции Локня. Там, в доме общего пользования, ютились беженцы. Там, на нарах в общаге меня и зачали. Отец работал на маслозаводе и к моему рождению срубил дом. Небольшой, но очень уютный, тёплый и свой. Я помню его гладкие половицы, округлые бревенчатые стены и тёплую, белую печку, из которой бабушка доставала в чугунке вкусную картошку. Первое, во что мы со старшей сестрой, а точнее с тёткой начали играть, было строительство дома из лопухов. Мы не называли его шалашом, мы называли его домом. Дом после войны был самым желанным словом. Страна лежала в руинах и остовах торчащих труб от сгоревших и разбомблённых домов. Люди мечтали жить в доме. Строить было не из чего, но они строили. Не хотели жить в землянках. Хотели жить в бревенчатых избах со светлыми горницами, с широким крыльцом и садом.

Тёмной августовской ночью 1949 года мама схватила меня спящего на руки и вынесла сквозь едкий дым на улицу под проливной дождь. Под проливным дождём высоким кострищем полыхал наш дом. На другой стороне деревенской улицы догорал дом соседа. Бегали люди с вёдрами и поливали водой. Вода громко шипела. Громче воды стонала мама.

Погорельцев приютили добрые люди. Мать с отцом собрались в город лёгкую жизнь шукать. Ленинград отстраивался после войны. Караваны с баржами везли лес, песок, кирпичи. Город ждал рабочие руки. Мать пошла работать медсестрой в больницу имени Ленина на Васильевском острове, а отца приняли управдомом и дали служебную площадь — подвал на 3-ей линии дом № 22. Туда и привезли меня на новоселье. Спал я на чемодане, среди бегающих друг за другом котов и крыс. Днём, когда мать с отцом уходили на работу, я сидел во дворе на деревянном ящике у своего окна и никуда не отлучался. Вечером мы собирались в своём подвале и грели друг друга надеждой, верой и теплом своих сердец. К зиме стало так холодно, что этого тепла стало не хватать и я заболел. В больнице Веры Слуцкой было тепло, светло и весело. Мама перевелась работать туда и сама делала мне уколы. Из окна нашей палаты был виден Тучков мост через Неву, по которой сновали буксиры с чёрным дымом и проплывали баржи, полные песка. На другом берегу виднелась церковь с высоченной колокольней и золотым крестом, сверкавшим в лучах закатного солнца.

Когда меня выписали из больницы, мы переехали в полуподвал № 2 дома 42 по 3-ей линии. Там был деревянный пол и круглая железная печка в углу, которую папа топил дровами. Там было тепло. Коротать время стало легче. Мы играли с соседской девчонкой, которую звали Людой Волошиной. С ней нас выпускали гулять во двор, доверху заложенный поленницами дров. Там было много разных ребят. С соседями мы жили дружно. Каждая хозяйка готовила еду на своём примусе и стирала в общей домовой прачечной. Сушили бельё на чердаке дома под самой крышей. В места общего пользования очередь была небольшая. А к весне, когда двор заполнялся лужами талого снега, мы стали выходить на улицу.