менее важно и ценно, она помогла ему лучше узнать быт и нравы его таитянских соседей.

Свежий и более глубокий интерес к окружающему миру привел к тому, что Гоген опять,

как и в первые месяцы жизни в Матаиеа, писал только бесхитростные сцены из

повседневного быта. Из-под его кисти выходили блестящие картины, и по многим из них

ясно видно, как он переносил свою любовь с Теха’аманы на весь таитянский народ,

одинаково идеализируя их. Гордо и в то же время осторожно он писал: «Я вполне доволен

своими последними работами. Чувствую, что начинаю постигать полинезийский характер,

и могу заверить, что никто до меня не делал ничего похожего, и во Франции ничего

подобного не знают. Надеюсь, эта новизна будет моим преимуществом. Таити не лишен

очарования, и пусть женщины не красавицы в буквальном смысле слова, у них есть свое

обаяние, есть что-то бесконечно таинственное»88.

Самая прекрасная картина, созданная Гогеном в эти счастливые медовые месяцы,

изображает, естественно, Теха’аману, причем она его непосредственно вдохновила. Я

подразумеваю знаменитую «Манао тупапау» - единственное по-настоящему значительное

произведение Гогена, которое еще принадлежит частному лицу (а именно - одному из

членов династии американских фабрикантов автопокрышек Гудьир). Вот как сам Гоген

описывает историю этого полотна: «Мне пришлось поехать в Папеэте. Я обещал

вернуться вечером. На полпути дилижанс поломался, и дальше я добирался пешком.

Домой поспел только в час ночи. Как нарочно, в доме оставалось совсем мало светильного

масла, я как раз собрался купить еще. Лампа погасла, и, когда я вошел, в комнате царил

мрак. Я насторожился и был сам не свой от тревоги - неужели птичка улетела?»

Но, чиркнув спичкой, он тотчас увидел Теха’аману. Голая, оцепеневшая от страха, она

лежала ничком на кровати. Гоген, как мог, постарался ее успокоить и утешить, и настолько

в этом преуспел, что она отчитала его, как истая таитянка:

– Никогда больше не оставляй меня без света. И что ты там делал в городе? Конечно,

проводил время с женщинами, которые ходят на базар, чтобы петь и танцевать, а потом

отдаются офицерам, или морякам, или еще кому-нибудь!

На это Гоген ничего не ответил, а просто ласково ее обнял.

Впрочем, картиной он был доволен не столько из сентиментальных соображений,

сколько потому, что считал ее на редкость удавшейся. Об этом говорит разбор, который

вскоре появился в его записной книжке: «Юная туземная девушка лежит плашмя на

животе. Ее испуганное лицо видно только отчасти. Она покоится на ложе, закрытом синей

набедренной повязкой и хромово-желтой материей. На красно-фиолетовом фоне

разбросаны цветы, словно электрические искры, и возле кровати стоит странная фигура.

Какое-то сочетание линий привлекает меня, и я пишу эту сцену, причем у меня

задумана просто обнаженная фигура. Сейчас она не совсем прилична, а мне хочется

создать целомудренную вещь и воплотить психологию туземцев, их национальный

характер.

Набедренная повязка играет очень важную роль в жизни полинезийки, и я превращаю

ее в нижнюю простыню. Лубяная материя пусть остается желтой. Во-первых, этот цвет

неожидан для зрителя; во-вторых, он создает иллюзию, будто сцена освещена лампой, и не

нужно придумывать световые блики. Фон должен пугать, для этого лучше всего подходит

фиолетовый цвет. Музыкальная композиция картины завершена.

Что может быть на уме у молодой туземки, которая лежит на кровати в такой смелой

позе? Вот один ответ: она готовится к акту любви. Это толкование вполне отвечает ее

нраву, но мысль непристойная, она мне не нравится. Если считать, что она спит, значит,

акт уже состоялся, - опять-таки не совсем прилично. Остается только одно настроение -

она боится. Но какого рода страх ею владеет? Во всяком случае, не тот, который испытала

Сусанна, застигнутая врасплох старцами. В Южных морях не знают такого страха.

Нет, конечно, речь идет о страхе перед тупапау (дух покойника). Туземцы очень