опять успех. Никакого сомнения: этому французу сопутствует удача. Они закричали, что я

молодец. Я с гордостью слушал похвалу и не возражал им.

Лов длился до вечера, и солнце уже окрасило небо в багровый цвет, когда у нас

кончился запас наживки. Мы приготовились возвращаться. Десять отличных тунцов

сделали нашу лодку довольно тяжелой. Пока остальные собирали снасть, я спросил

одного юношу, почему все так смеялись и перешептывались, когда из моря тянули моих

двух тунцов. Он не хотел отвечать, но, зная, что маори всегда уступит, если нажать, я

настаивал. Тогда он сказал мне, что когда крючок зацепляет рыбу за нижнюю челюсть, это

значит, что ловцу, пока он ходил в море, изменила его вахина. Я недоверчиво улыбнулся.

Мы вернулись. В тропиках ночь наступает быстро. Двадцать две сильные руки

дружно окунали в воду свои весла, подчиняясь ритму, который задавали крики.

Ночесветки мерцали в кильватере, будто снег, у меня было такое чувство, словно мы

участвовали в буйной гонке, и единственные зрители - загадочные обитатели глубин и

косяки любопытной рыбы, которая шла за нами, время от времени выскакивая из воды.

Через два часа мы подошли к проходу в рифе, где особенно сильный прибой. Здесь

опасно из-за подводного порога, и надо идти прямо на прибой. Туземцы искусно водят

лодку, и все же я не без страха следил за маневром. Все обошлось хорошо. Берег впереди

освещался движущимися огнями, там горели огромные факелы из сухих пальмовых

листьев. В свете этого пламени, которое озаряло и берег и море, ждали наши семьи. Кто

сидел неподвижно, кто - главным образом дети - бегал, прыгал и неутомимо визжал.

Мощный заключительный бросок - и лодка с ходу выскочила на пляж.

Добычу разложили на песке. Кормчий разделил ее поровну по числу участников лова,

не делая различий между мужчинами, женщинами и детьми, между теми, кто выходил в

море, и теми, кто ловил рыбешек для наживки. Получилось тридцать семь частей.

Моя вахина немедля веяла топор, наколола дров и разожгла костер. Тем временем я

привел себя в порядок и оделся для защиты от ночного холодка. Моя рыба изжарилась. А

она съела свою сырой. После тысячи вопросов о том, как прошел лов, настала пора идти

домой и ложиться спать. Я горел нетерпением задать ей один вопрос. Стоит ли? Наконец

сказал:

– Ты хорошо себя вела?

– Да.

– А у тебя сегодня был хороший любовник?

– Не было у меня никакого любовника.

– Ты лжешь. Рыба выдала тебя.

На ее лице появилось выражение, какого я еще никогда не видел. Словно она

молилась... Наконец она покорно подошла ко мне и со слезами на глазах сказала:

– Побей меня, побей сильно.

Но ее покорное лицо и чудесное тело напомнили мне безупречную статую, и я

почувствовал, что меня поразит вечное проклятие, если я подниму руку на такой шедевр

творения. Она была для меня прелестным золотым цветком, исполненным благоухающего

таитянского ноаноа, я боготворил ее как художник и как мужчина.

– Побей! Не то ты долго будешь сердиться на меня, и гнев сделает тебя больным.

Вместо этого я ее обнял.

Тропическую ночь сменило сияющее утро. Теща принесла нам свежих кокосовых

орехов. Она лукаво посмотрела на Те-ха’аману. Теща знала тайну. Она ехидно сказала:

– Ты вчера ходил ловить рыбу. Все было хорошо?

Я ответил:

– Надеюсь скоро опять пойти на лов».

И тунец и Гоген сказали правду. Во-первых, среди таитян глубоко укоренилось

сохранившееся до наших дней суеверие, которое зародилось еще в давние времена: перед

выходом на лов рыбы и во время лова от всех мужчин и женщин требовалось строгое

воздержание94. Во-вторых, все в Матаиеа знали, что у Теха’аманы много любовников, и она

встречалась с ними в пальмовой роще днем, когда Гоген думал, что она добывает пищу

или болтает с подругами95. И еще одна деталь в рассказе Гогена говорит о том, что

медовому месяцу пришел конец. Я подразумеваю присутствие в хижине его тещи. Если не