немного отдыхаю, что мне совсем не вредно, - писал он де Монфреду - Деятельным людям

вроде меня полезно иногда бездельничать»92.

Впрочем, как всегда, вынужденный отдых вскоре начал действовать ему на нервы. К

счастью, у него оставались его резцы, а в горных ущельях в изобилии

росли таману, тоу и миро– высокие деревья с темной и полосатой или розовой

древесиной. Так же мастерски, уверенно, как он писал маслом и акварелью, делал

гравюры и литографии, лепил из глины и обрабатывал мрамор, Гоген превращал одну

деревянную заготовку за другой в устрашающих таитянских идолов. Во всяком случае, так

их обычно именуют. Сам Гоген предпочитал трудно переводимое название bibelots

sauvages, и это гораздо вернее, так как речь шла о чистой выдумке, никак не связанной с

исконным таитянским искусством.

Он вырезал также чрезвычайно реалистичную маску Теха’-аманы93. А на обороте

повторил свою излюбленную тему, изобразив нагую Еву в той же позе, что на картине и

витраже. И это только естественно, ведь благодаря Теха’амане осуществилась его мечта.

Как ни странно, Гогену удалось продать некоторые свои деревянные скульптуры в

Папеэте. Этот неожиданный успех вовсе не означает, что в городе вдруг открыли, какой

замечательный художник гостит на острове. Если скупщики, отвергавшие картины Гогена,

теперь взяли у него несколько статуэток, то, скорее всего, лишь потому, что относили эти

изделия к пресловутому разряду «сувениров». А сувениры, будь то новые или старые,

настоящие или поддельные, всегда пользовались спросом. Не трудно понять и то, почему

Гоген не смог продать больше. Его творения были слишком тонки, чтобы нравиться

подавляющему большинству охотников за сувенирами, неизменно предпочитающих самые

безобразные подделки.

Занявшись резьбой по дереву, Гоген работал уже не так напряженно, и у него

появилось больше времени помогать Теха’амане добывать пищу. Это было очень кстати,

так как в октябре начинается глубоководный лов рыбы - традиционно мужское занятие.

Рассказ Гогена о первой рыболовецкой экспедиции, в которой он участвовал, изобилует

меткими наблюдениями, и изложены они очень ярко; недаром это написано художником.

Да и в других отношениях очерк весьма интересен.

«Уже около двух недель, как прибавилось мух, которых до тех пор почти не было

видно, и они начали сильно докучать. Маори только радовались, ведь это признак того, что

скоро к берегу подойдут бониты и тунцы. И они начали проверять прочность своих сетей

и крючков. Женщины и дети помогали тянуть сети, а вернее, длинные гирлянды

пальмовых листьев, вдоль берега и через кораллы, которые выстилают дно между берегом

и рифом. Так они ловят мелкую рыбешку, которую очень любят тунцы.

И вот однажды мужчины спустили на воду двойную лодку с длинным удилищем на

носу, которое можно быстро поднять двумя веревками, привязанными на корме. Это

приспособление позволяет сразу вытащить рыбу, как только клюнет. Через проход в рифе

мы вышли далеко в море. Нас проводила взглядом черепаха. Добрались до очень

глубокого места, его называют тунцовой ямой, потому что здесь, недосягаемые для акул,

ночью спят тунцы. Туча морских птиц высматривала тунцов, и стоило какой-нибудь рыбе

подняться к поверхности, как они бросались на нее и взмывали кверху с куском мяса в

клюве. Нас окружала настоящая кровавая баня...

Кормчий велел одному из людей забросить крючок. Время шло - никакого клева.

Назначили другого человека. На этот раз клюнула отличная рыба, удилище изогнулось.

Четыре сильные руки подтянули веревку, которой крепилось удилище, и тунец стал

приближаться к поверхности. В этот миг на добычу бросилась акула. Несколько быстрых

движений челюстями, и нам от тунца осталась одна голова. Лов начинался неудачно.

Пришла моя очередь сделать попытку, и вскоре мы вытащили крупного тунца.

Нескольких сильных ударов палкой по голове было достаточно, чтобы блестящее,

отливающее радугой туловище забилось в предсмертных судорогах. Снова забросили -