соседей119.

Он купил скверную подержанную кровать и поставил ее в меньшей комнате, где была

кафельная печь. Большую комнату обставил столь же дряхлыми стульями и просиженным

диваном. Столом служил сундук. Даниель одолжил ему ковры - закрыть неприглядный

голый пол. Скудную обстановку дополняли невесть где и зачем раздобытые пианино и

большой фотоаппарат на треноге. Что до украшения стен, то тут трудность была другого

рода: как разместить все картины. Чтобы они смотрелись лучше, Гоген выкрасил стены в

желтый цвет, и между своими непроданными полотнами тут и там повесил для

разнообразия таитянские копья, австралийские бумеранги и репродукции своих любимых

вещей Кранаха, Гольбейна, Боттичелли, Пюви де Шаванна, Мане и Дега. К счастью, у него

еще были сохраненные то ли Шуффом, то ли Даниелем оригиналы тех художников,

которых он ставил превыше всего, - Ван Гога, Сезанна и Одилона Редона. Две картины с

подсолнухами, фиолетовый ландшафт и автопортрет Ван Гога он поместил над кроватью120.

Естественно, вид больших белых квадратов среди этой красочной мозаики раздражал его,

и он расписал все стекла в окнах и в двери таитянскими мотивами.

У дома были такие тонкие и звукопроницаемые стены что было крайне важно иметь

кротких и снисходительных соседей. В этом Гогену повезло. Больше того, кое-кто из них,

и особенно жившая под ним молодая чета Вильям и Ида Молар, сразу прониклись к нему

симпатией. Они позаботились о том, чтобы Гоген не скучал, и познакомили его со своими

веселыми друзьями. Вильям. Молар очень увлекался музыкой, все свободное время

сочинял великолепные симфонии, минус которых заключался в том, что их невозможно

было исполнять. Искусство не кормило Молара (как и его соседа наверху), поэтому он (в

отличие от соседа) поневоле оставался верен своей бюрократической карьере. А она не

была ни блестящей, ни особенно доходной, ибо после многих лет службы он все еще

оставался лишь мелким чиновником министерства земледелия. Сын норвежки, он

свободно говорил на языке своей матери. Его жена Ида, урожденная Эриксон, была

скульптором, шведкой по национальности, как это видно по фамилии. В молодости она

училась в Академии художеств в Стокгольме, так что бюсты и статуэтки, которые она

делала, были все в высшей степени академичными и шаблонными. Зато биография ее

была далеко не шаблонной. Близкая к их семье Герда Чельберг, которая, учась в Париже,

часто бывала в доме 6 по улице Версенжеторикс, рассказывает в своих мемуарах: «Иде

была присуждена... государственная стипендия, но получить эту стипендию ей помешали

не совсем обычные обстоятельства. Семнадцатого февраля 1881 года У нее родился

внебрачный ребенок от солиста оперы Фрица Арльберга. Дитя получило имя Юдифь, и

гордая и счастливая мать завернула свое сокровище в платок и пошла к тогдашнему

директору академии, графу Георгу фон Русену, чтобы поблагодарить за стипендию и дать

ему полюбоваться малюткой. После чего, представьте себе, возмущенная ее

безнравственностью академия отменила стипендию. «Если бы она хоть не показывала мне

ребенка!» - жаловался потом граф Русен моему знакомому. Тогда госпожа Боньер дала Иде

денег в размере стипендии... На эти средства Ида Эриксон и отправилась в Париж, где

вышла замуж и осталась на всю жизнь»121.

Доктор Чельберг пишет об Иде Молар, что это была «маленькая, очень кокетливая

дама, кудрявая блондинка, одетая в кружева и рюши». А вот типичная для характера Иды

зарисовка ее повседневной жизни на улице Версенжеторикс: «Молары сняли квартиру,

когда дом еще строился, и с разрешения владельца у них не поставили внутренних стен,

хотя планировка предусматривала три комнаты и кухню плюс поднятые над полом два

небольших алькова для кроватей. В итоге Ида могла, стряпая на плите, одновременно

беседовать с гостями, которые шли в этот гостеприимный дом целый день, но больше

всего в вечера, отведенные для приемов». Особенно тепло и заботливо Ида Эриксон-