— Ты, наверное, хочешь помыться, и мы это сделаем, — сказал он.

— Помыться, — хихикнул Рэт. — Я и раньше не мылся, когда у меня было свое жилье, а где же мне здесь-то мыться?

Он сел и оглянулся.

— Дайте мне костыли, — сказал он, — надо уходить. Они дали мне поспать ночь. Не выгнали на улицу. Не знаю почему. Отец у Марко — правильный человек. И на вид благородный.

— Мой хозяин, — горделиво возразил Лазарь, — настоящий джентльмен. Он всегда даст приют усталому. Он и его сын живут бедно, но они из тех, кто дает, а не отбирает. Он снова желает видеть тебя и разговаривать с тобой. Ты вместе с ним и молодым хозяином позавтракаешь кофе с хлебом. Но я должен тебе заявить, что сидеть с ними за одним столом ты сможешь, если как следует вымоешься. Идем со мной. — И Лазарь подал Рэту костыли. Он вел себя властно, но по-солдатски. И держался он прямо, и движения были четкие, как у солдата, и Рэту это понравилось, потому что он словно очутился в казарме. Он не знал, что последует дальше, но встал и на костылях пошел за Лазарем.

Лазарь привел его в чулан под лестницей, где стояло видавшее виды цинковое корыто, уже полное горячей воды, которую старый солдат сам натаскал ведрами. Были здесь также мыло и грубые чистые полотенца на деревянном стуле, и висела довольно потертая, но чистая одежда.

— Наденешь, когда вымоешься, — приказал Лазарь. — Это вещи молодого господина, и тебе они великоваты будут, но все же они получше, чем твои собственные.

И, сказав это, Лазарь вышел и закрыл дверь чулана.

Для Рэта мытье было внове. Насколько он себя помнил, он мыл только лицо и руки, когда вообще их мыл — у железной колонки, где-нибудь на задворках. Его отец и он давно опустились на дно той жизни, где и умываются не каждый день. Они всегда жили в грязи и мерзости запустения, но, когда отца охватывало меланхолическое настроение, он начинал плакать и вспоминать о тех днях, когда каждое утро брился и надевал чистую рубашку.

И стоять в старом корыте, полном чистой горячей воды, и плескаться, и тереть себя большой тряпкой, и щедро намыливаться было просто чудесно. Уставшее тело Рэта отвечало на эту неизведанную новизну ощущением бодрости и свежести.

— Наверное, господа каждый день моются, — бормотал он. — Я бы и сам мылся, будь я на их месте. Солдаты должны просто сверкать от чистоты.

Когда, как следует использовав воду и мыло, Рэт вышел из чулана, он был такой же чистый, как сам Марко, и хотя одежда была действительно великовата для его худощавого тела, ощущение чистой одежды доставляло ему физическое наслаждение. Вот только как удастся ему держать себя в чистоте, если снова придется скитаться по трущобам и спать в какой-нибудь норе, спрятавшись от полиции?

Ему хотелось увидеть Марко, но еще больше — высокого человека с мягкими темными глазами. Было в нем что-то такое, приковывавшее взгляд. И возникало такое чувство, что любую его просьбу он немедленно исполнил бы, как солдат исполняет любой приказ генерала. А в то же время он не отдавал никаких приказаний, и голос у него был тихий и такие прекрасные, мягкие, сдержанные движения. Нет, не было в нем ничего военного, он был бедняком, который пишет в газетах, но получает за это так мало, что не может обеспечить сносное существование себе и своему сыну. Во время пребывания в чулане, пока он был наедине с водой и мылом, Рэт все время думал, как снова увидит этого человека, услышит его тихий голос, и очень этого хотел. Рэт не мог взять в толк, почему отец Марко позволил ему переночевать у себя дома на диване и теперь даст ему позавтракать, прежде чем снова отпустит в широкий и такой холодный мир.

Да, он поступил с ним замечательно, первый сорт! И Рэт подумал, что, когда ему предложат уйти после кофе, он обязательно будет появляться где-нибудь в окрестностях, вдруг иногда посчастливится увидеть на улице этого высокого человека. А что ему самому теперь делать, этого Рэт не знал. Наверное, приходские власти уже увезли тело отца, и он никогда его не увидит. Но Рэт и не хотел его увидеть. Отец не относился к нему, как следует отцу. Да они оба не слишком заботились друг о друге. Может быть, подумал Рэт, надо будет разъезжать на тележке и просить милостыню, чего требовал от него отец, но так и не сумел заставить его нищенствовать. А если продавать газеты? Что еще может делать калека-подросток? Только просить милостыню или стать продавцом газет.

Лазарь ждал его в коридоре. Рэт в нерешительности помедлил.

— Может быть, они не захотят завтракать вместе со мной? Я... не такой, как они. Могу выпить кофе где-нибудь здесь, а хлеб возьму с собой, и вы можете сказать ему «спасибо» от меня. Он должен знать, что я его благодарю.

Лазарь пристально его разглядывал, и Рэт понял, что тот мысленно оценивает его.

— Ты не из таких, как они, но, может, мой господин увидел в тебе что-то стоящее, иначе он не пригласил бы тебя сесть с ними за один стол. Иди со мной.

Взводу Рэт всегда нравился, но больше никому. Полицейские всегда гнали Рэта отовсюду, лишь стоило им его заметить, женщины, жившие в трущобах, откосились к нему, как к отвратительному, всюду шныряющему, вороватому грызуну, давшему ему нарицательное имя, бездельники и рабочий люд всегда считали его помехой на пути. То «стоящее», что видел в нем взвод, вовсе не считалось «хорошим». Да мальчишки бы взвыли от смеха, если бы услышали, что кто-то называет его так. В их мире «хорошее» не высоко ценилось.