– Что же это получается, а? – кричал один из вошедших. – Волошин, убивший целую семью, отвалил вам, Петр Кузьмич, двадцать пять лимонов за то, что я признал его параноиком, который не отвечает за свои деяния и поступки, а из этой суммы мне досталось всего лишь двести косых. А кому же достались остальные рублики? Александру Сергеевичу Пушкину? Или, быть может, Михаилу Юрьевичу Лермонтову?

– Я не обязан отчитываться перед каждым лохом в белом халате. Все ушло на дело, и я советую тебе не совать в него свой длинный любопытный нос.

– А я, Петр Кузьмич, наступив на горло собственной песне, вынужден его совать и с вами, старым бандитом, общаться, несмотря на то что меня от вас мутит. Либо вы отдаете мне мои кровные восемь лимонов, либо я завтра же иду в прокуратуру. Но пойду я не к купленному вами Сабодажу, а к Марии Григорьевне.

Послышались глухие удары и падение тяжелого тела на пол.

Балуев открыл глаза и увидел одного из троих на полу. Над ним кто-то склонился и прямо через рукав халата сделал укол старым стеклянным шприцем. Упавший задергал ногами, стал царапать ногтями пол, захрипел и затих.

– Простите, шеф, но больше терпеть этого поганца я уже не мог, да и вам он изрядно надоел. Кныш, помогите мне вынести этого урода в ординаторскую. Через час яд бесследно рассосется. Это очень хороший яд. Кстати, он закончился, и для работы мне на первое время нужно еще хотя бы миллилитров двести. На вскрытии у Старостенко обнаружат обширный инфаркт. Получится, что наш коллега умер на своем рабочем месте, как и подобает истинному врачу. Сейчас позвоню его жене и скажу, что мы обнаружили Анатолия Михайловича лежащим на полу у своего письменного стола.

– Ты, Рим, не очень-то раззванивайся. Все знают, что с женой Старостенко у тебя были шашни.

Сергей Балуев вдруг повернулся на бок, почесал за ухом и чихнул. Его взгляд встретился с взглядом круглолицего человека с маслянистыми глазами.

– Где я? – хрипло спросил Сергей.

– А? Что? Вы уже очнулись? – переспросил человек с маслянистыми глазами.

– Где я?

– Вы там, где вам и положено быть. В своей палате. Вы слышали, о чем мы здесь говорили?

– Слышал, но так и не понял, за что вы убили этого человека. А вас я узнал. Вы – Петр Кузьмич Загниборода, доцент.

– Да, я доцент Загниборода. А вы Сергей Балуев, врач, находитесь в отделении для больных с обострением психических заболеваний. У вас маниакально-депрессивный психоз – МДП. Сейчас, после депрессии, вы стали впадать в маниакальную фазу и у вас начался бред со слуховыми галлюцинациями – вы слышали то, что не звучало. Какую оценку по психиатрии вы получили в мединституте?

– Пятерку.

– И вы не знали, что у вас МДП?! Быть этого не может!

– Я и сейчас не верю, что у меня МДП.

– И напрасно. Есть неоспоримый симптом, говорящий о том, что вы страдаете этой болезнью.

– И какой же это симптом?

– Больные, находящиеся в депрессивной стадии МДП, нередко убивают своих детей, чтобы уберечь их от жизненных испытаний. Вы тоже пытались убить своего сына. Ваш сосед Владимир Ермольев видел, как вы, стоя на балконе, держали его за ноги над тротуаром. Ермольев успел перебраться к вам и вырвать ребенка из ваших рук.

– Этого не может быть!

– Есть видеозапись, на которой Ермольев подробно рассказывает об этом эпизоде вашей болезни. Эпизод страшный, но вполне вписывается в картину МДП. Мы, правда, еще не успели отдать эту видеозапись в прокуратуру. Просто некогда, – Петр Кузьмич мягко, по-отечески, улыбнулся и ласково посмотрел на Балуева. Казалось, что глаза Петра Кузьмича плавают в подсолнечном масле.

– Мой сын жив?

– Жив. Но если бы его не спас ваш верный друг Ермольев, то он упал бы на обледенелый тротуар головой вниз и сломал бы свою тоненькую детскую шейку. Его кровь пролилась бы на лед и смерзлась бы с ним в обледенелую красно-розовую лужицу, – проникновенным голосом произнес Загниборода. – К весне эта лужица растаяла бы, смешавшись с вешними водами. И кровь вашего малыша впиталась бы в землю, а на ней выросли бы желтые цветы. К осени эти желтые цветы превратились бы в круглые одуванчики, и ветер развеял бы их по земле. А следующей весной лесные поляны покрылись бы желтыми цветочками, в каждом из которых была бы хоть одна молекула крови вашего несчастного сыночка, – маслянистые глаза Загнибороды трагически увлажнились. – Ваш сыночек превратился бы в цветы, из которых девушки плели бы себе желтые веночки на голову, но он бы уже никогда не смог поцеловать ни одну из них, – тихо добавил Петр Кузьмич. – И в этом были бы виноваты вы, человек, страдающий маниакально-депрессивным психозом, – громогласным голосом завершил Загниборода свою речь.

Балуев вздрогнул, а потом покрылся потом и весь задрожал. Петр Кузьмич внимательно на него посмотрел. За время лежания на больничной койке Балуев заметно похудел, обрюзг, и его тело стало дряблым. Его длинный нос уныло опустился вниз, щеки обвисли, и лицо стало напоминать морду обиженного пса.

– В вашем мозгу тлеет болезнь, которая, подобно мине замедленного действия, рано или поздно взорвется новой депрессией со всеми ее последствиями, и вы вновь попытаетесь убить своего сына. Вас надо спасать от самого себя. Сейчас же вам начнут делать уколы, стабилизирующие психику и избавляющие вас от бреда, – жестким речитативом произнес Загниборода.