До сих пор не могу забыть ужасного скандала у нас дома. Детям было запрещено посещать церковные службы. Однако бабушка Марфа, которая была главой семьи и главным воспитателем детей, не могла оставлять дошкольников дома одних, когда ходила к обедне в храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне. Мы с младшим братишкой с удовольствием сопровождали бабушку. Однажды, вернувшись домой после праздничной службы, пятилетний Гошка, талантливый мальчик, врожденный художник, углем изобразил на двери очень точно Казанскую икону Божьей Матери. (Эту красивую большую икону и сейчас можно увидеть в храме на правой от входа стене.) Ни альбомов, ни красок, ни учителей рисования у брата не было. Ребенок выразил свои впечатления и жестоко поплатился за это. Могу представить, как страдали бабушка Марфа и отец. Но он был главным миротворцем.

Отец родился в Петербурге в пролетарской семье, работал слесарем на Путиловском заводе. Мой дед, Иван Егорович Иванов, трагически погиб на том же заводе при какой-то аварии. Овдовевшая бабушка Марфа с шестью детьми переехала в Москву.

В 1914 году отец был призван в царскую армию и направлен на службу в элитные тогда автомобильные войска. Будучи солдатом, он водил санитарную карету и рассказывал впоследствии нам, детям, как после боев людскую кровь из своей машины выгребал лопатой. После революции, работая шофером директора какого-то треста, отец безоглядно влюбился в девятнадцатилетнюю комсомолку — мою будущую маму. Отец был старше мамы на двенадцать лет. Имея лишь церковно-приходское образование, учиться дальше не стал.

Отец был красив, очень доброжелателен и скромен, не курил, вином не увлекался. При редких застольях охотно пел красивым баритоном народные песни. Он неизменно вызывал уважение окружающих и любовь детей.

С начала Великой Отечественной войны папа служил в автомобильных войсках и был демобилизован после Дня Победы. Выйдя на пенсию, отец трогательно заботился о своих двух внучках и до последних дней радовался четверым правнукам. После смерти жены, моей мамы, он вернулся в Церковь, священник приходил к нему домой для исповеди и причастия. Умер он на девяносто девятом году жизни.

АНГЕЛ

Однажды, разбирая подарки, принесенные детьми и внуками любимому дедушке в праздник его восемьдесят шестого дня рождения, я увидела небольшую красивую иконку Ангела в бледно-розовом одеянии.

Избегая ненужных комментариев мужа-атеиста, я унесла иконку в его комнату и, не снимая упаковки, укрепила на гвозде в стене рядом с кроватью. В последующие дни и месяцы муж иконку не замечал. На гвоздь, державший изображение, он вешал свою рубашку и галстук.

Иван родился в христианской семье и, конечно, был крещен. Но, не признававший Бога, он умирал тяжело.

Однажды, успешно закончив свой рабочий день в больнице, он направился к остановке автобуса, спокойно поставил ногу на его ступеньку и внезапно получил сложный винтовой перелом большеберцовой кости. Тут же его вернули назад, положили в отделение травматологии, окружили заботой и вниманием. Но, несмотря на лечение, для его старческого организма, отягощенного болезнями, перелом кости оказался роковым. Несмотря на интенсивное лечение, состояние здоровья ухудшалось с каждым днем.

Поняв, что жизнь кончается, он как-то жалобно и тихо спросил: «Ты возьмешь меня домой?» В тот же день на санитарной машине я перевезла его домой.

Коллеги не одобряли моих действий. «Безнадежного больного надо оставить в родной больнице, дома одна ты не справишься!» — говорили они. Но муж хотел домой. Его желание было для меня главным аргументом, и я заступила на круглосуточные дежурства у его постели.

В своей комнате ему стало легче. Он радостно общался с детьми и внуками. За несколько лет до этого мы позаботились о том, чтобы наши квартиры находились в непосредственной близости друг от друга. Дети помогали мне в уходе за мужем, приносили продукты и лекарства. Мною выполнялись все лечебные назначения, включая и капельное введение медикаментов. Однако он таял на глазах. Гипс, целиком сковывающий больную ногу, был слишком тяжел для него, но и более легкий, вновь наложенный, он пытался снять; когда эта попытка не удавалась, он становился буйным. Его физическая сила тем не менее превышала мою.

Сознание страдальца прерывалось сумеречными состояниями, возбуждением и бредом. Он снова ярко переживал события войны. В жаркий июльский день 2007 года приходилось закрывать окно, так как его командирский голос разносился по улице.

Впервые он обратился к Богу. «Господи! — кричал он. — У нас нет оружия. У нас нет никакого оружия!» Как перед строем своей санитарной роты командовал: «Огонь! Ложись!» В бессвязной речи можно было разобрать медицинские термины. Я с трудом удерживала его на постели, пытавшегося куда-то бежать. Белье намокало от пота. Обессиленный, падая на подушки, он продолжал шептать: «Господи, у нас нет оружия». Не себе, тяжко страдавшему, призывал он на помощь Бога. Он поручал Ему Родину, которой сам служил беззаветно, по-боевому.

В последующие несколько суток у него отказались работать почки, сердце билось в хаотичном ритме, никакие лекарства действия не имели.

Приезжавшая «скорая», которую в отчаянии вызывали дети, помочь не могла. В этот момент я вдруг забыла все знаемые наизусть молитвы. Губы мои, как когда-то трепетные губы моей умирающей бабушки Марфы, непрерывно шептали: «Господи, даждь ми смирение, терпение, кротость!» Только потом, придя в себя, я поняла, что эти слова были взяты бабушкой из 7-й вечерней молитвы свт. Иоанна Златоуста.