— Ничего, кишки не порвутся. Бог даст, скоро закипит, — ответил хозяин.

Мардикари снова взялись за работу. Когда они подошли к источнику, скосив еще одну полосу, начало уже темнеть.

— Хозяин, кипит ли ваш котел? — опять спросили они.

— Бог даст, скоро закипит, а пока трудитесь, — ответил тот.

Мардикари приуныли.

— Пока у хозяина закипит котел, источник может испариться, — сказал один из них.

Второй добавил:

— Он скорее умрет, чем даст лепешку.

Мардикари забрали свои косы и ушли по домам. С тех пор народ назвал этот источник «Кайнар», что значит «Кипящий».

Между тем бригада устраивалась на новом месте. Лошадей пустили на траву и стали строить палатки, разгружать вещи. Недалеко от источника установили котел. За работой не заметили, как наступила ночь.

Назавтра солнце вышло такое свежее, яркое, будто умылось в рассветной росе. Хорошо откормленные лошади тянут косилки. Высокую траву волнует ветер, как лицо голубого озера. Под лучами солнца она блестит, как разноцветный атлас. Скошенная острыми ножами косилки, трава ложится ровными, красивыми рядами.

Шербек с несколькими членами бригады косил траву в оврагах, примыкающих к Кайнару, где не могла пройти косилка. Жара донимала его. Он снял пиджак и засучил рукава полосатой рубашки. Опытные косари смотрели на работу зоотехника с доброжелательными улыбками.

— Шербек, сынок, косу держите спокойно, сильно не нажимайте, — посоветовал идущий позади старый колхозник. — Посмотрите, вот так. Тогда и уставать не будете.

Шербек вытер платком лицо, поплевал на ладони и снова энергично замахал косой.

Для Шербека не прошли бесследно эти жаркие трудовые дни. Он заметно осунулся. Всегда розовые щеки потемнели от загара. Бриться было некогда, и лицо его обросло черной бородой.

Однажды в косилке Туламата сломался нож. Он отправился за новым в кишлак. Вернулся поздно. Сразу бросилось в глаза, что он побывал в парикмахерской. Его черная борода была аккуратно подстрижена, а черные усы старательно закручены кверху. Он зашел в палатку, лег на кошму и крикнул:

— Эй, чайник с чаем сюда!

Шербек понял, что Туламат навеселе, успел отвести душу.

— Туламат-ака, вы требуете чаю, будто съели целого барана, — пошутил Шербек.

Усач, положив тюбетейку на колено, озорно подмигнул Шербеку.

— Эх, братец Шербек, жена сварила на бараньем сале такой вкусный плов, что нет слов описать. На дне блюда, хочешь — верь, хочешь — не верь, целая пиала жира осталась. Чтобы добро не пропадало даром, я смазал им усы.

Сидевшие рядом колхозники рассмеялись. Туламат серьезно посмотрел на них, словно удивляясь: «Чему они смеются?»

— Эй, Туламат, хитрец, в прошлый раз ты говорил, что зарезал барана и отложил курдюк, чтоб смазывать усы, — сказал кто-то из колхозников.

— Курдюк тоже есть, хранится отдельно.

— Почему же не захватил хоть половину? Пригодился бы здесь.

— Ишь, чего захотел! А если вы его у меня утащите?

Колхозники расхохотались. Туламат ловко переливал из пиалы в чайник и обратно. Лицо его было так невозмутимо, как будто этот разговор не имел к нему никакого отношения. Когда смех затих, он искоса поглядел на Шербека и сказал:

— Да, я видел в Аксае эту девушку-доктора. Она передавала тебе привет.

— Да будет она здорова. — Сердце Шербека екнуло. Перед глазами встала Нигора в белом платье.

— Что же ты, братец, задумался? Мне кажется, на твою голову свалилась печаль? — спросил Туламат, усмехнувшись в усы.

Прикинувшись грустным, Шербек ответил:

— Да, вы угадали.

— Есть поговорка: когда рядом с тобой твой осел, поклажа твоя не останется на дороге. Расскажи нам все. Мы с тобой! — Туламат уперся левой рукой в колено, а правую приложил к груди.

Все ждали, что будет дальше.

— Так-то оно так, но все же это только поговорка.

— Ты не веришь мне? — Туламат обиженно посмотрел на Шербека.

— Ну ладно, я верю вам, — Шербек поднял голову. — Если я попрошу вас, как младший брат, об одном одолжении, вы не откажетесь?

— Э-э, брат, за тебя я готов заложить душу дьяволу!

— Ладно, тогда скажу, — Шербек вздохнул. — Туламат-ака, вы не дадите мне в долг три-четыре тысячи рублей? К осени я бы вернул вам...

Правая бровь у Туламата опустилась вниз, а левая — поднялась вверх. Это означало у него раздумье.