— Я тебя понимаю...

— И потом... — Александр помялся, как бы раздумывая, стоит ли продолжать... — Пора нам, Романовым, влить русскую кровь в династию. Ты ведь знаешь: мы онемечились, ничего русского в нас не осталось.

— Ни капли, — подтвердил Константин. — Пагубная эта традиция захватила не только наследников престола, но и его братьев и сестёр. Пётр Великий не разбирался — была бы ему по стати. Всерьёз занялась Елизавет Петровна. Она для племянника своего истребовала будущую Екатерину. И пошло-поехало... Вот и я...

— Да, и ты сего не избежал. Будто среди наших именитых родов не было прекрасных невест... Впрочем, оставим это. Пусть хлопочущие знают: я сам всё улажу ко всеобщему удовлетворению.

Александр встал и прошёлся по кабинету. Усмехнулся...

— Шувалов меня вчера изрядно насмешил. Принёс бумагу одного из своих агентов с доносом на тебя, Костя. Там есть такая фраза: — Он взял со стола бумагу и прочитал: — «Оберегайте царя от происков Константина. Бунтари в его руках — ширма и орудие для своих целей».

— Ну да, старая песня, — Константин тоже улыбнулся. — Я-де собираюсь свергнуть тебя с престола и занять твоё место. Дураков много, а я один...

— Согласись, это всё потому, что ты чересчур либерален и покровительствуешь вольномыслию и его представителям.

— Соглашаюсь. Со временем и ты к этому придёшь. Потому как оно того требует. Нельзя управлять одним кнутом, как того хочет Шувалов и его единомышленники среди твоих министров. Надобен и пряник. Политика кнута и натянутых вожжей ни к чему хорошему не приведёт. Вот и меня мешают в заговорщики, — засмеялся он.

— Ты зря смеёшься, — поскучнел Александр. — Расплодились и вылезли как грибы после дождя заговорщические кружки, всякие там долгушинцы, чайковцы, нечаевцы...

— Пусть их лезут сколько угодно. Ты знаешь: всякому овощу своё время. Они без опоры на народ могут сколько угодно фрондировать, сочинять революционные прокламации, призывать к восстанию. Народ же тёмен и нищ. Ему не до сочинителей. Я тебя уверяю: он их будет гнать от себя, потому что они ничего не могут дать ему, кроме возбудительных слов.

— Может, ты и прав, — нехотя согласился Александр. — Народу и в самом деле не до них. Он уважает царскую власть и не склонен бунтовать. Они хотят силою подвигнуть его к бунту.

— Да, жизнь ещё не устроилась, не устоялась. Но придёт время и ты сам заговоришь о конституции. Она словно громоотвод разрядит возникающее в империи напряжение. Оно растёт, ты сам видишь это.

— Вижу, — со вздохом согласился Александр. — Хотел быть добрым, да не получается.

— Скажи лучше — не дают...

— И это есть. Против рожна не попрёшь...

— Эх, брат! Крив твой рожон. Чуть поднапрут, он и сломается...

— Не скажи. Дворянство всё ещё ведущая сила в России...

— И гнездо для заговоров. Они доселе не могут простить тебе отмену крепостного права...

— Знаю. Но знаю и то, что в его среде становится всё больше благомыслящих людей. Они меня не предадут: поняли, что рабство пагуба, что так дальше жить нельзя.

— Я внимательно слежу за настроениями в дворянской среде, — Константин, по-видимому, решил высказаться до конца, раз тому благоприятствовал случай, — и вот что я тебе скажу: всё больше и больше тех благомыслящих людей, о которых ты заговорил, понимают необходимость кардинальных реформ в государственном управлении. И прежде всего необходимость замены самодержавия конституционной монархией.

— Может быть, может быть, — вяло проговорил Александр. Было видно, что стезя, на которую вступил разговор, ему неприятна. Константин поднялся.

— Трепов-то. Унаследовал батюшкино свирепство. Ты мне глаза открыл.

Катя ждала порфироносного возлюбленного и отца своих детей. Комната была не очень большой. Более всего места занимал в ней альков. Небольшой изящный столик на гнутых ножках был придвинут к стене. Возле него стояли два кресла. Единственное украшение — небольшая копия рубенсовой «Вакханалии» — висело на противоположной стене. Это торжество пышной плоти удручало Катю. Ей казалось, что её повелитель тяготеет к столь пышным розовым формам вакханок. Она ревновала и однажды попросила перевесить картину куда-нибудь в прихожую.