— В ближнюю, — поправил Александр, — в Марию Магдалину. Я же стою выше греха, ибо над людьми, и обязан ты почитать меня безгрешным.

— Яко примерный подданный своего государя внимаю и повинуюсь.

— То-то же, — снова откликнулся Александр. И без обиняков спросил: — Ведаешь ли, пастырь мой духовный, о связи моей с княжной Долгоруковой?

Священник смущённо заморгал, а потом кивнул головой.

— Извещён, Государь. На каждый роток не накинешь платок.

Александр улыбнулся. Сентенция ему понравилась, откровенность пастыря тоже.

— Ну и что же ты об этом думаешь?

— Плоть и её зов даны нам свыше. А коли так, то греха в том не вижу.

— Разумно говоришь, — одобрил Александр. — Всё, что естественно, не содержит греха.

— Ещё древние сказывали, — подхватил священник, — что положено Юпитеру, воспрещено быку.

— Само собою, чадо моё духовное. Да и княжна больно хороша, можно ль устоять.

Александр засмеялся.

— Стало быть, понимаешь?

— Не токмо понимаю, но и одобряю.

— Эдак мы с тобою поладим. Поощрён будешь за таковое одобрение, — заключил Александр, отпуская пастыря. Место княжны в его жизни было известно всем, хотя при дворе о нём стыдливо умалчивалось. Но из разряда сенсации оно в конце концов перешло в обыденность. И княжна перестала быть затворницей. Она стала появляться в свете со своей неизменной наперсницей Варварой Шебеко и даже на придворных балах. Окружённая блестящими молодыми офицерами, она упоённо танцевала, вызывая восхищение своею воздушностью, невесомостью. Восхищены были не только гвардейские офицеры, но даже некоторые почтенные статс-дамы. Они вполголоса обменивались впечатлениями.

— Можно понять государя...

— Понять да. Но можно ль оправдать? Её величество всё ещё очень хороша и выглядит куда моложе своих лет...

— Но тридцать лет разницы! Это что-нибудь да значит...

— Увы, весьма много. Особенно в отношениях мужчины и женщины...

Александр ревнивыми глазами следил за порханием своей любовницы, увлекаемой очередным кавалером. Улыбка не сходила с её лица. Да и можно ль было не улыбаться, выслушивая восторженные славословия своему изяществу, своей красоте, сравнимой с красотой античных богинь. О, с некоторых пор она знала себе цену, и какие бы признания она ни выслушивала, её улыбка оставалась покровительственно снисходительной. Она давно уверилась, что стоит над всеми и все эти обольстительные речи, все эти восторги молодых красавцев не затрагивали её сердца. Оно оставалось верным своему повелителю, который был несравненен во всём. Государь мог быть спокоен: его Катенька принадлежала ему всецело и не только телом, но и душою, сердцем, всем своим естеством.

Брат Михаил обратился из опекуна младшей сестры в её служителя и стража. В один прекрасный день граф Шувалов уведомил его, что ему со всею семьёй надлежит переселиться в прекрасный особняк на Английской набережной. Там Кате был предоставлен целый этаж, штат услужников и собственный выезд. Отныне всё это воспринималось как само собой разумеющееся.

Немудрено. В один из дней она объявила своему царственному возлюбленному, что в ней что-то переменилось.

— Кажется, Ваше величество, я понесла. Что же мне делать?

В этом последнем вопросе прозвучало беспокойство, сходное с испугом. Александр обнял её. В первое мгновение он был озадачен. Как же, начнутся новые толки, пересуды и грязные сплетни. Слухи вырвутся за пределы столицы и пойдут гулять не только по империи, но и по всей Европе. Потом он спохватился, сама судьба открыла перед ним возможность начать новую ветвь династии: романовско-долгоруковскую. То есть обратиться наконец к династическим истокам. Он прекрасно знал, что в нём самом почти не осталось русской крови: она была разбавлена браками с мелкими и мельчайшими принцессами немецких фамилий. Но вот, слава Всевышнему, ему императору Александру Второму, выпал жребий, предначертанный основателем династии царём Михаилом Фёдоровичем и его сыном царём Алексеем Михайловичем, — произвести на свет потомство Долгоруково-Рюриковской крови. Можно ли не воспользоваться этим шансом?!

— Катенька, моя бесценная Катенька, ты должна родить! Безразлично кого — сына либо дочь. И пусть тебя не беспокоит их судьба: я найду верный способ обеспечить им достойное будущее. А нас...

Он на минуту остановился, подыскивая как можно более деликатные и вместе с тем осторожные слова, и наконец закончил:

— Нас Господь по его благой милости, видя нашу возвышенную и великую любовь, соединит перед его святым престолом.

Катя зарыдала. Это был истерический припадок, разрядивший огромное напряжение. Он тщетно пытался успокоить её, гладил и целовал. Платок, которым он осушал потоки слёз, весь промок и его впору было выжимать.

Наконец она прильнула к нему в порыве благодарности. И произнесла прерывающимся голосом:

— Я так боялась сказать вам, Государь, мне было так стыдно и неловко... Но ведь я не хотела... Я не виновата...

— Господи, какая же ты глупенькая! — Александр прижал её к себе. — Как ты могла подумать, что я могу...

И тут он запнулся. Что — осудить, разгневаться, не признать? Как, какими словами продолжить это «могу»?

Она ждала продолжения, глядя на него своими огромными, подернутыми влагой глазами, в которых было всё — любовь, надежда и ожидание.