— Я роду польского, царского. Я — Вишневецкий! Отец мой великий Иеремия!

— Кто тебя научил так говорить? — спросили несчастного. — В Сечи ты выдавал себя за сына нашего великого государя, а теперь лжёшь на покойного Иеремию.

— Разве не видно по мне, кто я?! — крикнул мальчик и смотрел на бояр, каждому в глаза, без страху, потому что знал: собрались они, великие, вельможные, ради него, все в золоте, в драгоценных каменьях, в соболях. Ради него царь на троне, в своей горящей на все цвета шапке. В его шапке! Он — Симеон — её наследник.

— Как зовут тебя? — спросил дьяк.

— Я — Симеон! — снова крикнул мальчик, теперь одному Алексею Михайловичу. Показалось, царь хочет помочь ему, и, будто запруду прорвало, правда хлынула: — Мой отец жил под Варшавой. Меня немцы увели, наёмники. Они шли на Украину и продали меня глуховскому купцу. Из Глухова я сбежал с тремя такими же рабами. Были в Харькове, в Чугуеве, ушли к донским казакам. А с Дону, с Миюской, поехали в Запороги. Я хотел идти в Киев или в Польшу, но Миюска велел мне царевичем назваться. Имя великое, страшное — я не смел, но Миюска нож к горлу мне приставил. Он человек без жалости!.. — Симеон принялся кланяться царю. — Я из страха царевичем назвался! Миюска порешил бы меня.

— Ну а в Сечи зачем врал? — спросил дьяк. — Запорожцы тебя бы защитили от Миюски.

— За Порогами стало ещё хуже! — Симеон всплеснул закованными в цепи руками. — Больше Миюски называться царевичем мне приказывал кошевой Серко. У казаков круг был. Хотели войной идти на Москву, бояр побить! — Осёкся: бояре-то вот они.

Раздались смешки.

— Ты Стеньку Разина знал? — спросил дьяк.

— Один раз видел. Скованного.

Молчали. Смотрели. Симеон опустил голову.

— Муха, а беды как от медведя! — сказал Юрий Алексеевич Долгорукий. — Дон о нём говорит, Запороги говорят!

Самозванца передали Матвееву. Сам вёл беднягу в застенок.

День был для осени дивный. Небеса бездонные, чудилось, звёзды при солнце засияют.

Журавли летели. Над Кремлем. Симеон остановился было поглядеть — стрелец бердышем ткнул. Шёл, выворачивая шею, прощался с последним, с хорошим, что повидал в жизни. У птиц впереди — дальняя дорога, а у него жизни осталось — меньше, чем мотыльку.

В застенке сразу подняли на дыбу. Боль правду криком кричит, а надежда слезами капает.

— Имя?

— Семён.

— Кто отец?

— Иван Андреев. Мещанин лохвицкий, но жил в Варшаве. Был человеком князя Дмитрия Вишневецкого.

— Заодно ли был ты с казаком Миюской?

— Заодно. Миюска хохол. Хотел он сначала Сечь, а потом всю Украину поднять. Бояр хотел на Москве извести.

Правда, вырванная болью, требует подтверждения. Жгли мальчика огнём. Сказал то же самое.

Матвеев отнёс в Думу показания.

Приговор царя по сердцу Артамона Сергеевича резанул: применить к самозванцу ту же казнь, что и к вору Стеньке Разину. Патриарх Иоаким впервые был в Думе. Первым подтвердил решение царя, за ним бояре, окольничие, стало быть, и Матвеев, думные дьяки. Приговорили — четвертовать на Красной площади тотчас, части тела насадить на колья и отвезти на Болото. Поставить рядом с останками Разина.

Веру в тот день испытывали, саму веру! Мальчишка сначала крест оттолкнул от себя:

— Я — католик!

Потом закричал попу:

— Вернись!

Целовал ноги Иисусу на кресте, целовал, целовал... Саму надежду, должно быть.

Палачу пришлось сказать священнику:

— Батюшка, да уходи же ты!

Люди видели: удара топора мальчишка ждал зажмурившись, но отрубленная голова глаза распахнула, поглядела на Москву и запомнила.

Мальчишка-то ещё «Мама!» успел крикнуть.

Был и награждённый за искоренение измены: кошевой атаман Серко.

Послал великий государь кошевому два сорока [36] соболей, по пятьдесят рублёв сорок, да две пары особливых, по семи рублёв пара.

Артамон Сергеевич сидел над очередными посланиями с Украины. Царские соболя, отправленные для Серко, до Тулы не доехали, а знаменитый запорожец прислал ещё одного весьма важного пленника и очередное челобитьице. «Стар я стал на воинских службах, — писал кошевой, — а вольного житья с женою, с детьми не имею, да и не желаю ни от кого милости себе, только у царского величества. Смилуйся, великий государь, пожалуй в Полтавском полку над Днепром городок Кереберду».