Шрифт:
Матвеев бегом кинулся в конюшню. Царь смотрел на него издали и сам поднимался. Лицо дрожало.
— Всё слава Богу! — крикнул издали Артамон Сергеевич. — С царевной тебя, великий государь!
— Наталья-то?..
— Не охнувши! Не охнувши родила!
Царь обмяк, по лицу побежал пот дорожками. Сказал, переводя дух:
— Лучше бы покричала... Дело разве стыдное — кричать рожамши? — обнял и расплакался. — Ах, Артамон! Ах, Артамонище ты мой!
12
Царевна, наречённая Феодорой, родилась 10 октября 1674 года. А через десять дней, на одиннадцатый, 21 октября, в канун праздника иконы Казанской Божией Матери, в Потешных палатах Кремля музыканты Артамона Сергеевича развлекали великого государя и великую государыню игрою на органах, трубах, корнетах, тромбонах, флейтах, а также виолами и скрипками.
— Скрипки-то, скрипки! — говорил царь после представления. — Как потянут душу, так и обольёшься слезами.
— А органы-то как вздыхают! Словно сам Господь! — подхватила Наталья Кирилловна.
— Спасибо, Артамон! — Алексей Михайлович поцеловал друга. — Глядишь, и я тебя утешу.
Утешил хранителя государевой печати уже назавтра. Ради великого праздника, ради добрых многих служб и новорождённой царевны 22 октября в Грановитой палате при патриархе, боярах, при всём синклите Артамону Сергеевичу Матвееву было сказано: «Боярин и Дворецкий с титулом Наместника Серпуховского». А дальше больше. Что ни день — сыпались новые доходные назначения. К началу ноября боярин и дворецкий, кроме приказов Посольского и Аптекарского, ведал Новгородским, Псковским, Архангельским, Холмогорским, Олонецким, Вятским, Вологодским, Нижегородским, Арзамасским, Владимирским, Коломенским и Солью Камской...
Было чем и Артамону Сергеевичу порадовать царя и царицу.
В Преображенском театре магистр Яган Грегори представил две комедии: «Юдифь», «Есфирь» и сверх того балет. В труппе было сорок восемь русских — детей мещан, а немцев только тридцать шесть. Знай наших! Набираются ума.
«Юдифь» шла 9 ноября.
Алексей Михайлович посылал приглашение патриарху. Юдифь совершила свой подвиг на восемнадцатом году царствования Навуходоносора, когда в Иудее первосвященником был Иоаким.
Патриарх не поехал, сказался болящим, но Алексею Михайловичу донесли слова святейшего: «Лицедейство, каким бы оно ни было, — грех! Лицедею, играющему праматерь Юдифь, приходится раздирать свою душу надвое. На сцене он — Юдифь, а дома — Ванька или того хуже — протестант Юшка Гивнер. Воплощение в иного человека есть ложь, а сам театр — сад гордыни».
Алексей Михайлович только в затылке почесал. Библейские представления погружали его в мир праотцев, душа прикасалась к божественному. Волосы на голове шевелились, когда прекрасная еврейка Юдифь выносила из шатра огромную картонную голову Олоферна.
«Есфирь» представляли 11 ноября. 13-го балет, и снова играли музыканты Матвеева.
Выходило, что Артамон Сергеевич взмыл на вершину жизни своей. Сын дьяка, у которого всего достояния — деревенька о четыре избы, — боярин! Да ещё и дворецкий, наместник!
Артамон Сергеевич, вернувшись из Преображенского, от радости сон потерял. Хитрово — щука, да Матвеев-то нынче — сом. Из тех сомов, что быков под воду уволакивают.
Поднявшись среди ночи, в исподнем, запаливал свечи во всех канделябрах, штук тридцать, бродил по комнате, разглядывая свои приобретения. Во-первых, новую картину, подаренную гетманом Самойловичем. На картине, во всё полотно — красный ковёр, на ковре сияющий золотом трон, на троне султан в чалме. Султану привели невольниц для выбора. Невольницы обнажены по пояс, а иные вроде бы и одеты, но ткани как стекло, всё напоказ!
— Пророческий подарок!
Турки да персы у истоков успеха Матвеевых. Отец ездил послом к падишаху Порты Магомету IV да к шаху персов Аббасу II. Посольство удалось, в награду царь Михаил Фёдорович взял Артамона к себе на Верх. Определил в друзья царевичу Алексею. Алексею-то шёл двенадцатый годок, ему же было шестнадцать. Дали чин стряпчего, а через год — стрелецкого головы. Государеву-то службу начал ещё раньше, в тринадцать лет от роду, но быть стрелецким головой в семнадцать — ого! А тут поспело время Алексея Михайловича. Взойдя на престол, пожаловал чином полковника, произвёл в стольники. И — стоп! Посольства исполнял опасные, по лезвию ножа хаживал, во всех войнах — впереди... Через двадцать четыре года получил Малороссийский приказ да чин думного дворянина. По дворцовой иерархии тоже поднялся: удостоился чина комнатного дворянина.
В те долгих двадцать четыре года в душе обижался на царя, на друга, на сообщника в проказах, в опасных охотах. Лихие были ребята! Вепря брали пять раз, ходили на медведя. И не с сотнею ловчих: вдвоём! А уж с птицами тешились — бессчётно.
Артамон Сергеевич, словно впервой, осмотрел картины, постоял перед великолепным немецким шкафом с шестью бюстами немецких государей.
Погляделся в большое, в пояс, зеркало, в окладе из огромных кусков янтаря.
Под зеркалом на высоком столике друг перед дружкою считали время — его время — часы. Часы с колокольчиками, часы в лапах железной собаки, часы на диадеме греческой жрицы.