Шрифт:
— Выходит, день-то нынешний несчастный для матушки-России, — сказал возница Енафы.
— У Бога нет несчастных дней! — сурово нахмурился монах. — Бог во все дни милостив к роду человеческому. Нам бы Его так любить, как Он нас любит.
Екнувшее сердце Енафы озарилось надеждой. Лошадка трусила веселёхонько, дорога текла. Солнце стояло за облаками, но мир был розовый, и в голове сложились слова: «От смерти уехала, впереди жизнь».
8
В эти скорбные дни смерти, похорон, печали по великому святителю земли Русской Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин готовился умереть для мира и воскреснуть в ангельском образе.
Для спасения души государев канцлер избрал самое строгое братство на Псковской земле — Крыпецкую обитель. Её поставил в двадцати пяти вёрстах от Пскова на берегу безымянного озера инок Савва, родом серб, пришедший на Русскую землю с Афона.
Утомлённый долгим стоянием в храме, Афанасий Лаврентьевич лежал на лавке и с обидным недоумением слушал, как пылают натруженные ноги. В голове, в сердце пустота. И в храме было то же. Песнопения пролетали мимо ушей, мыслишка же была одна — скоро ли окончится бесконечная служба.
За стеною звонко тюкали топоры: бельцы сруб ставят. Избушка получится небольшая, но ладная.
Захотелось на солнце, к свету. Увы! Небо вот уж с месяц белёсое, снег не идёт, а вроде бы висит во влажном воздухе. Летом здесь, должно быть, комарье, болота кругом.
Инок Савва, ища уединения, ушёл с речки Толвы из Спасо-Елиазаровской обители сюда: бездонными трясинами отгородился от людей.
«Как же он-то здесь жил, насельник благословенного Афона? Там — одно синее море у ног, другое над головой! Свет, благодатное тепло, благоухание цветущих дерев... Турки изгнали из рая. Господь Бог наслал турок за грехи, как саранчу. Мировое зло гнездилось в Вавилоне испокон веку, а в новые времена — даже подумать страшно — в святом Константинополе. Преподобный Савва бежал с Афона в 1453 году, когда Константинополь бросил золотой венец Византии под ноги осману, и уже в 55-м была возжена Господу Богу сия святая свеча. Савва сначала на Снетной горе в Богородичной обители подвизался, потом в монастыре преподобного Ефросина. Выходит, здешняя обитель — наследница Афона».
Мысли перетекли на недавнее, всё ещё не отжитое в сердце. Закипели обиды. Алексей Михайлович нашёл себе покладистого служаку — Артамошку Матвеева. Ни единого человека нет при царе, кто бы видел дальше собственного носа. Да и носы-то у всех — репкой!
Ненавистен был Афанасий Лаврентьевич для всей тупорожей оравы — псковского замеса, вольнолюбие в крови, немецкая учтивость. За королевского угодника слыл.
Сердце, распирая грудь, давило на рёбра, но как оставить мысль недодуманной, хотя уж сто раз всё это в мозгах проверчено и по полкам расставлено.
«За Киев ухватились, павший в царские ручонки, как нечаянное яблоко. Казакам рады-радёшеньки! А ведь подлейшее племя, измена для казаков как чох, не наздравствуешься. Невдомёк: принявши казаков, получили границу с османами — а это война на века. Османы пожиратели земель. Сербию прибрали, Болгарию, Валахию, Молдавию. Польшу трясут, как яблоню. Австрия — нынче есть, а завтра в Вене вместо цесаря, выкинув из дворца столы, сядет на пол, цветные подушки под боки — какой-нибудь паша».
Гнев перечеркнул высокий лоб яростной морщиной.
Неужто непонятно? Для турок распри христианских государей — пожива. Лопают Европу, как пирог. Афанасий Лаврентьевич не нравится? Но куда денетесь от правды? Лекарство от турецкой напасти одно: соединить христианские силы, метлой вымести заразу не токмо из европейских стран, но и Византию освободить из-под ига. Египет! Сирию! Господи, Святую землю! Место Магомету в пустынях аравийских.
За такой поворот так ли уж дорого Киевом поступиться? Того и Господь хочет, ибо не даёт победы над погаными христианскому воинству. Надо же понимать Божий Промысел».
В келию вошёл старец Езекия, Афанасий Лаврентьевич был отдан ему в послушание.
— Изнемог? — В голосе старца гроза и громы, но личико умилительное, глаза как незабудки. Вот росточком не удался, за стол сядет — одна голова наружу. Маленькие люди — властолюбивы.
Афанасий Лаврентьевич покорно поднялся.
— Ступай в дровяной сарай, отпили пенёк, чтоб мне за столом сидеть повыше.
Послушание не больно лепое, но хочешь быть монахом, умей подчиняться. Пошёл, отпилил аршинный пень, принёс в келию.
— До чего же ты глупый! — закричал старец. — Это же сосна. Смола будет выступать. Берёзовый пень сыщи али липовый.
Пришлось снова идти, просить инока-дровосека помочь распилить берёзовый кряж. Пенёк оказался тяжеленный, еле донёс. А у Езекии новая прихоть. Достал из шкафчика кусок сала, положил на стол моток ниток.
— Нанижи кусочки сала, по лесу на кустах развесь. Синичкам голодно, а сальце они любят.
Глянул Афанасий Лаврентьевич на своего наставника, но стерпел. Сел нанизывать на нити кусочки сала. Езекия же, улёгшись на лавке, принялся рассказывать о своей обители — голос добродушный, басовитый. А ведь с полчеловека!