— Спасибо, боярин, за доброе мудрое слово. — Глаза у Фёдора Алексеевича стали ласковые, поспешил укрыться в серьёзность. — Смотрели мы нынче полк. Солдаты — русаки-богатыри, а офицеры-то, кого ни возьми, — немцы. Иные по-русски трёх слов сказать не умеют. Мы с князем Василием Васильевичем да с Иваном Максимовичем много о том говаривали. Василий Борисович, положа руку на сердце, худо ведь мы воюем?!

— Храбро, великий государь, — твёрдо сказал боярин, — но хреново.

— То-то и оно! Устоим, спрашиваю, перед шведами, перед цесарскими войсками, ежели приведётся?

— Ригу твой батюшка всею силою взять не смог, — напомнил Шереметев. — Взяли бы, да офицеры изменили.

— Вот я тут написал. Прочитать вам хочу. — Фёдор Алексеевич отвёл руку себе за спину, и стольник тотчас подал царю большой лист бумаги.

— Сё — моё послание комиссии. Надобно не мешкая собрать выборных от всех военных сословий и, обговорив наиважнейшие дела, устроить наше царское войско по их приговору. Послушайте и скажите, так ли я замыслил дело, к добру ли?

Прочитал грамоту:

— «Ведомо великому государю учинилось, что в мимошедших воинских бранях, будучи на боях с государевыми ратными людьми, неприятели показали новые в ратных делах вымыслы, которыми желали чинить поиски над государевыми людьми. Для этих-то новомышленных неприятельских хитростей надобно сделать в государских ратях рассмотрение и лучшее устроение, чтобы иметь им в воинские времена против неприятелей пристойную осторожность и охранение и чтоб прежде бывшее воинское устроение, которое показалось на боях неприбыльно, переменить на лучшее, а которые и прежнего устроения дела на боях с неприятелями имеются пристойны, и тем быть без перемены».

— Зело мудро, великий государь! — Радость на лице Шереметева была искренняя: царь совсем ещё юнец, а самодержствует, аки муж. Пояснил своё чересчур восторженное восклицание: — Пригоже, что от доброго, от нажитого дедами, прадедами и нами, грешными, ты, самодержче, не отрекаешься, оставляешь ради пользы дела.

— Председателем комиссии я назначил князя Василия Васильевича, — царь приподнял кубок с вином в сторону Голицына, — а ты, боярин, будь с ним в совете. И без мест! Без мест! От местничества многие наши настроения и убытки.

— Рад пригодиться тебе, великий государь! — В глазах сурового Шереметева блестели слёзы.

Одобрение самого большого воеводы батюшкиного, великого страстотерпца окрылило Фёдора Алексеевича. Со здоровьем было худо. В иные недели врачи укладывали в постель на пять, на шесть дней, но сделать хотелось много. Много работы на Руси, ибо великая.

Приблизил к себе думного дьяка Фёдора Леонтьевича Шакловитого. Затеял с ним собрать комиссию торговых людей. Чтоб со всей России были, ну разве кроме Сибири — ехать будут целый год. Пауки паутину раскидывают, чтоб малую мошку уловить, а казне надо знать счёт каждой денежке. Все токи распылённого по России богатства пора направить в русла прибыльные, для царства первостепенные. Всякий, кто рождён под русским небом, совладелец несметных сокровищ, ибо чего-чего только нет на просторах да на пространствах. Увы, пока что от пространств — одни только бессилие и нищета.

Изыскивая средства и порядка ради Фёдор Алексеевич, по совету Языкова, убавил число приказов. При батюшке было сорок три, оставили тридцать восемь.

Приказов убыло, да подьячих прибыло. На добрую тысячу! В приказной службе числилось теперь 1702 человека. Многолюдней стало в Думе. Царь Михаил сидел в Грановитой палате с двадцатью восемью высшими чинами. С Алексеем Михайловичем думало семьдесят четыре мужа. У Фёдора же Алексеевича за дела государства отвечали девяносто девять родовитых и мудрых.

С Голицыным, с Языковым, с Василием Фёдоровичем Одоевским, дворецким, с Фёдором Долгоруким задумал государь установить порядок в наиважнейшем для государства деле. После многих бесед с молодыми своими советниками и прихворнув в очередной раз, Фёдор Алексеевич, сидя в постели, собственноручно начертал «Проект Устава о служебном старшинстве бояр, окольничих и думных людей по 34 статьям».

Любимое дело — расписывать, кому кем быть.

— Первая степень — боярин, а с ним двадцать человек думных. Звание ему доместик, феметом или дикеофелакс. Глава над судьями Москвы.

Вторая степень — боярин, дворовый воевода. Звание ему — критис ту фусат или севастократор.

Третья степень — боярин, наместник Владимирский.

Четвёртая степень — боярин и воевода Северского разряда. Место ему город Севск.

Пятая степень — боярин и наместник Новгородский.

И далее по городам с убывающим значением.

Тридцатой степени удостаивался крайний. Звание ему — спетер курополат.

Тридцать первая степень — начальник над чашниками.

Тридцать вторая степень — окольничьи и наместники.