Андрей по молодости спал долго, а Артамон Сергеевич давал сыну насладиться свободою.

Снег ещё и не сошёл как следует, а уже цвела мать-и-мачеха. Пахло тополями, пахло травой, водой и, должно быть, щуками. Щук Артамон Сергеевич видел в ямах. Половодье схлынуло, и рыбы попадали в западню.

Помня, из какой сам западни выскочил, Артамон Сергеевич приказал дворне переловить этих несчастных красавиц и отнести в реку.

Светлая неделя удалась воистину светлой: дни были солнечные, птицы в лесу из песен гнезда вили — уж такое неумолчное щебетание, свисты, оклики.

Сам себе удивляясь, Артамон Сергеевич боялся, что о нём вспомнят, призовут к царёвым делам. За месяц ни гонцов, ни писем — и слава Богу!

В тот день набрёл он в лесу на поляну со строчками. Грибы стояли как кудрявые деревца. От них веяло тайной. И должно быть, тайна сия была близко. Между грибами лежали, греясь, ужи — золотые короны.

— Вот оно, моё царство! — засмеялся Артамон Сергеевич и сел на сухой бугорок — побыть с лесом, с этими кудрявыми грибами, с ужами, коих бабы в молоко кладут, чтоб не скисло.

Вдруг почудилось — зовут. Прикрыл глаза, чтоб лучше было слышно: нет, ветер шалит в вершинах — Артамона Сергеевича кличут. Отозвался.

От царицы Натальи Кирилловны прискакал стольник Карп Сытин: царь Фёдор Алексеевич помер.

Слёзы так и покатились из глаз, а про что сей дождь, и сам себе не объяснил бы.

Закрывшись в спаленке — комнаты для дел у Матвеева в Лухе не было, — не молился, сидел на лавке возле окна, глядел на изумрудную букашку на раме. Нужно было думать, и скорёхонько, но в голове взгудывала пустота, будто ветер в опрастанной бочке.

Наитайнейшее дело — поставление в цари, когда нет прямого наследника, для государства — Божие испытание.

Царевич Иван — козырь Милославских, царевич Пётр — Нарышкиных. Патриарх встанет за Петра, Иван старший, но простота блаженная.

Считать, кто и почему ухватится за Петра, и сколько их, кому дурак на престоле надобен, у Артамона Сергеевича мочи не было. Ясно одно: возьмут верх Милославские Пустозерску обрадуешься. Мстительное племя. Андрея надо за рубеж отправить. В Польшу — нельзя, Матвеев — друг малороссов. В Вену бы...

Артамон Сергеевич угощал Карпа Сытина обедом, когда прискакал стольник Семён Алмазов, гонец великого государя царя и великого князя всея России Петра Алексеевича. Просияло солнце семейству Матвеевых.

Ах, не помчались Артамон Сергеевич с Андреем Артамоновичем в Москву вскачь! По-боярски шествовали. Только 11 мая, на равноапостольских Кирилла и Мефодия, на ночь глядя доехали до Бартошина. Заночевали, чтоб в Москве быть утром, чтоб все увидели и поняли: юный царь не былинка на ветру, но молодой побег, защищённый мудростью и славой царствия Тишайшего Алексея Михайловича.

Артамону Сергеевичу шёл пятьдесят седьмой год, но сердце билось у него молодо. Сошла лухская блажь — быть в стороне от великого царского делания.

В Москве приезд Матвеева стерегли. Самые проворные прискакали в Бартошино отдать поклон первыми. От этих быстрых узнал: в Кремле видят его «великим опекуном» юного Петра.

Совсем уже поздно предстал пред Артамоном Сергеевичем бывший управляющий его имениями, известие привёз горькое: умерла, не дождавшись своего великого мужа, боярыня Авдотья Григорьевна.

Поплакать бы — недосуг. Явились тайно семеро стрельцов, сообщили о заговоре в полках. Постельница царевны Софьи Фёдора Родимцева ездит по стрелецким слободам, дарит сговорчивых деньгами. Князь Иван Андреевич Хованский, таратуй, тоже бывал в полках, говорил: от Нарышкиных стрельцам добра ждать нечего. Стрелецкое войско разгонят, заменят немцами, а за старую веру будут головы рубить.

Артамон Сергеевич, въехав в Москву, направился в Столпы, в свой дом. На улице май, солнце, а в доме зияла стылая пустота. Пахло гнилой сыростью.

— Без хозяев — дом сирота. Знать, зимами-то не топили!.. Люди, люди! — вырвалось у Матвеева.

Прошёл по комнатам. Всё было увезено. Одни картины остались.

— Вот кто нас не предал! — обрадовался Артамон Сергеевич и дотронулся до парсуны покойного Ивана, сынишки своего, сказал Андрею: — Нас дождался, а матушку повидать Бог не судил.

Приказал протопить комнаты, переоделся и вместе с Андреем поспешил в Кремль.

Великий государь сидел в Думе. Большеглазый мальчик с испуганными глазами. Оказалось, всех дел — встреча Матвеевых. Отец и сын были допущены к царской руке. Когда Артамон Сергеевич склонился исполнить целование, Пётр тихонько сказал ему: