Это очень существенная сторона образа Георгия, по не единственная и даже не главная. Георгий прежде всего солдат. По возрасту он давно не подлежит призыву; больше того, ему много пришлось проявить упорства, чтобы остаться сперва бойцом партизанского отряда, а потом солдатом воинской части. Но, увидев своими глазами, как хозяйничают на нашей земле гитлеровцы, как они убивают наших людей, уничтожают то, что ими построено, выращено, Георгий не мог не проникнуться глубокой ненавистью к захватчикам, которая и сделала его, уже старика, солдатом. Можно сказать, что главное в нем то, что он умеет не только любить, но и ненавидеть.

В фильме Ю. Солнцевой «Зачарованная Десна» (по сценарию А. Довженко) едва ли не лучший эпизод посвящен как раз развитию этой важной мысли.

Выбираются из окружения бойцы и командиры одной части, переправляются с западного берега реки на восточный и слышат от старика паромщика горькие, обидные слова. «Я не выдержал дедовых разговоров, — говорит рассказчик, — так тяжело мне стало его слушать. В эту минуту он показался мне жестоким и несправедливым дедом.

— А разве вы думаете, диду, что нам не тяжело? Разве вы думаете, что боль и жалость не раздирают паши души, не мучают, не жгут наши сердца адским огнем?! — простонал я ему в самые очи.

— А что мне думать? — посмотрел на меня Платон. — Думайте вы. Жизнь ведь, она уже ваша, а не моя. А только я так скажу вам на прощанье: не с той чаши наливаете. Пьете вы, я вижу, горе и тоску. Зря пьете. Это, хлопцы, не ваши напитки. Это напитки бабские. А бойцу надо сегодня напиться крепкой лютости к врагу да злобы. Это ваше вино. А горе и жалость — не ваше занятие. Жалость подтачивает человека, как червь. Побеждают быстрые да сердитые, а не жалостливые! — сказал дед Платон и умолк. Он высказал наконец свою мысль. Это была его правда. Он возвышался на корме, суровый и красивый, и смотрел вперед поверх нас».

Бойцы слушают старика и постигают самую нужную в дни испытаний науку ненависти.

О людях «невероятной отдачи», «безграничной наступательности», особенного жизненного таланта много думал на протяжении всего своего пути в искусстве А. Довженко.

«Кончилась мировая война! Стою с автоматом на пороге новой эпохи и думаю: какую могучую темную силу мы победили, будь она проклята!» Так начинается фильм А. Довженко «Повесть пламенных лет»...

Молодой сержант, крепкий и статный, голова перевязана бинтом, небритый, мокрый, покрытый копотью и прахом Берлина, стоит у Бранденбургских ворот. Он говорит, улыбаясь и думая вслух:

— Я простой сержант Иван Орлюк, колхозник с Приднепровья, обыкновенный, так сказать, победитель в мировой войне.

Но поскольку нашего брата полегло в боях за освобождение народа от фашизма, как никаких других солдат на свете, громадное, будем говорить, количество и сам я лично пролил кровь и труда понес немало, я, рожденный для добра человек, должен как-то представиться своим современникам, друзьям и врагам всего мира, вместе с моей женой и детьми, с отцом и матерью, со всем, как говорится, домом, с колодезем, из которого я пил когда-то воду, с садом, с огородом, где познал первые мозоли на руках, — словом, со всем моим родом и судьбой.

Довженко в подобных случаях не придает речи персонажа, характеристике, индивидуального своеобразия, поскольку эта речь «внутренняя», мысли не произнесенные и даже, может быть, не сформулированные, а только прочувствованные. Художник передает их «своими словами».

«Высоким» стилем, в котором пафос выражается открыто, откровенно, рассказан весь фильм.

...Орлюк возвращается с войсками на Украину, в Киев. Историческая битва — форсирование Днепра. Он тяжело ранен. Уже приговорили его к близкой смерти врачи. Умирающий, лежит он на койке в госпитале, и врачи, отвернувшись, уходят. Бледный, весь покрытый бинтами, осужденный на смерть, молодой парень не хочет умирать.

Вопреки всем законам биологии и медицины, он встает на ноги. Сила его переступает через грань возможного.

Зритель вправе воспринимать эту сцепу и в психологически бытовом плане как реалистическое, достоверное воспроизведение исключительного, необычного, но тем не менее жизненного факта, которыми годы войны были так богаты.

Сила воли человека, его стремление жить и бороться, его собранность, чистота и целеустремленность, внутренние, еще не познанные до конца резервы управления своим организмом — вот что спасает Орлюка.

Иван Орлюк, стоя в дверях операционной, в одном белье, в мокрых от крови и гноя бинтах, весь в холодном поту, кричит: «Перевязку! Хочу жить! Давайте перевязку и все, что полагается!..» — и идет, шатаясь, к операционному столу. Довженко в этом месте замечает: «Так сила сопротивления смерти умирающего умножила силу воли врача, и эту силу врач возвращал больному сторицей».

В не поставленном еще, другом сценарии А. Довженко «Открытие Антарктиды», когда корабль вот-вот наскочит на айсберг, матрос Касаткин верит, что его «мышцы и все его нервы, вся страсть и воля к жизни, все его жизнедеятельное и радостное существо», напряженное тоже до предела урагана, заставит океан — раз в жизни так бывает — подчиниться ритму его гармонической души.