На улице Виктор начал свой рассказ:

— Ты ведь знаешь, Аугусто, мне пришлось жениться совсем молодым.

— Пришлось жениться?

— Не делай вид, что для тебя это новость: сплетни ведь до всех доходят. Нас поженили родители, родители мои и моей Елены, когда мы были совсем детьми. Женитьба казалась нам игрой. Мы играли в мужа и жену. Но то было ложной тревогой.

— Что ты называешь ложной тревогой?

— То самое, из-за чего нас поженили. Чрезмерная щепетильность родителей! Однажды они узнали об одном нашем грешке, произошел небольшой скандал, и, даже не ожидая, будут ли последствия, нас женили.

— И хорошо сделали.

— Я бы так не сказал. Дело в том, что последствий не было ни после первого грешка, ни после тех грешков, которые мы совершали уже женатыми.

— Грешков?

— Да, у нас было именно это. Грешки. Я ведь тебе уже говорил, что мы играли в мужа и жену.

— То есть как?

— Нет, нет, не думай ничего дурного! Мы были слишком молоды для извращений, да и сейчас тоже. Но мы меньше всего думали об устройстве семьи. Юная парочка вела так называемую супружескую жизнь. Но прошел год, последствий все не было, и мы начали дуться друг на друга — косые взгляды, безмолвные упреки! Я не мог примириться с тем, что я все еще не отец. Я уже был вполне мужчиной, мне минул двадцать один год, и, честно говоря, с мыслью, что я хуже других, хуже любого идиота, который ровно через девять месяцев после женитьбы или раньше получает своего первенца, с этой мыслью я не мог примириться.

— Но чья была вина?

— Хотя тогда я этого ей не говорил, но, конечно, во всем обвинял ее; «Эта женщина бесплодна, из-за нее надо мной смеются». А она, со своей стороны, обвиняла меняй даже предполагала, будто я…

— Что ты?

— Ничего, но когда проходит год и другой и супруги все еще бездетны, жена начинает думать, что виноват муж, что брак неудачен из-за какой-то его болезни… Мы стали врагами, в нашем доме завелся демон. И наконец демон своего добился: начались взаимные упреки вроде «ты никуда не годишься», и «да нет, это ты плох», и тому подобное.

— Поэтому ты два или три года спустя после женитьбы был так мрачен, озабочен, расстроен? Из-за этого тебе пришлось поехать одному в санаторий?

— Нет, не из-за этого. Было кое-что похуже, Наступило молчание. Виктор опустил глаза.

— Хорошо, хорошо, не говори, я не хочу знать твоих секретов.

— Ладно, расскажу тебе! Измученный этими супружескими раздорами, я вообразил, будто все дело не в интенсивности или в чем-то другом, а в частоте наших… ну ты меня понимаешь?

— Да, кажется, понимаю,

— И я, как дикарь, стал есть все, что мне казалось питательным и укрепляющим, да еще со всевозможными специями, особенно теми, которые слывут возбуждающими. Я начал как можно чаще заниматься любовью с женой. Вот и довел себя.

— Ты заболел?

— Естественно! И если б мы вовремя не сообразили, в чем дело, и не обратились к врачу, я бы, наверное, отправился на тот свет. Но зато меня вылечили во всех отношениях: я вернулся к жене, мы успокоились и смирились. Мало-помалу в доме у нас воцарился если не полный мир, то почти счастье. В начале этой новой жизни, лет через пять после женитьбы, мы еще жаловали ь иногда на свое одиночество, но очень скоро мы не только утешились, но даже привыкли к нашему состоянию. В конце концов мы перестали скучать без детей и даже сочувствовали тем, кто их имел. Мы привыкли друг к другу, мы стали друг другу необходимы. Ты этого не можешь понять.

— Да, пожалуй, не понимаю.

— Ну так вот, я стал для своей жены привычкой, как и она для меня, Все в нашем доме постепенно вошло в рамки умеренности, и еда — тоже. В двенадцать, ни кинутой раньше или позже, суп уже на столе; мы каждый день едим почти одни и те же блюда в том же порядке и количестве. Я ненавижу перемены, как и Елена, У нас живут по часам.

— Это мне напоминает слова нашего друга Луиса о семействе Ромера; он говорит, что они «муж и жена холостяки».

— Правильно. Потому что нет холостяка более одинокого и закоренелого, чем женатый человек без детей. Как-то раз, чтобы заменить ребенка — ведь, что ни говори, во мне не умерло отцовское чувство, а в ней материнское, — мы подобрали, или, если угодно, усыновили собаку. Но она подавилась костью и умерла на наших глазах; вид этих влажных собачьих глаз, моливших о спасении, наполнил нас такой скорбью и ужасом, что больше мы уже не хотим держать ни собак, ни вообще что-либо живое. Нам хватает больших кукол из папье-маше — ты их видел у нас, — Елена их одевает и раздевает.

— Они-то у вас не умрут.

— Это правда. И все шло очень хорошо, мы были довольны. Мой сон не тревожит детский плач, мне не нужно беспокоиться, будет ли у нас мальчик или девочка и кого я сделаю из него или из нее… И потом, жена всегда принадлежит мне — ни беременности, ни кормления детей. В общем, не жизнь, а наслаждение!

— Ты знаешь, это почти ничем не отличается от…

— От чего? От незаконной связи? Я тоже так думаю. Брак без детей может превратиться в некое законное сожительство, вполне упорядоченное, гигиеническое и даже относительно целомудренное. Как сказано: муж и жена холостяки — правда, холостяки, живущие вместе. И так прошло больше одиннадцати лет, скоро двенадцать… Но сейчас… знаешь, что случилось?

— Да откуда же мне знать?

— Ты и вправду не знаешь, что со мной происходит?

— Неужели жена забеременела?

— Да! Да! Вообрази, какое несчастье!

— Несчастье? Но ведь вы этого так желали?

— Да, сначала, первые три-четыре года. Но теперь, теперь… В наш дом вернулся демон, снова пошли раздоры. Как и раньше, каждый винит другого. И мы уже стали называть будущего… Нет, нет, я не скажу тебе….

— Конечно, если ие хочешь, не говори.

— Мы стали звать его «нахал»! И мне даже приснилось, будто, он у нас умирает, подавившись костью.