Шрифт:
— Отныне?
— Да, вы правы, он был ваш всегда. Мой дом… Мой? Дом, где я живу, всегда был вашим, как и всех моих братьев, но отныне… Вы меня понимаете?
— Да, он вас понимает, дядя.
В эту минуту позвонили, и Эухения сказала:
— Тетя!
Войдя в гостиную и увидев их, тетка закричала:
— Уже догадалась! Итак, дело сделано? Я это знала. Аугусто думал: «Лягушка, настоящая лягушка! Меня
выловили, как и других».
— Вы останетесь сегодня с нами обедать, конечно, чтобы отпраздновать… — сказала донья Эрмелинда.
— Ничего не поделаешь, — вырвалось у несчастной лягушки.
XXVII
Отныне началась для Аугусто новая жизнь. Почти все время он проводил у своей невесты, изучая уже не психологию, а эстетику.
А Росарио? Росарио больше не приходила к нему. Глаженое белье в следующий раз принесла уже какая-то другая женщина. Он едва осмелился спросить, почему не пришла Росарио. Зачем было спрашивать, если он догадывался сам? И это презрение — а ничего иного и быть не могло, — это презрение было ему хорошо знакомо, совсем не обидно и даже доставило удовольствие. Он? он отыграется на Эухении. А та, конечно, по-прежнему говорила: «Успокойся и убери руки!» В этих делах она ему воли не давала!
Эухения держала его на голодном пайке — смотри, но не больше, — разжигая в нем аппетит. Однажды он сказал:
— Мне очень хочется сочинить стихи о твоих глазах! И она ответила:
— Сочиняй!
— Но для этого, — добавил он, — мне нужно, чтобы ты поиграла на пианино. Слушая твою игру, я буду вдохновляться.
— По ты же знаешь, Аугусто, с тех пор как твоя щедрость позволила мне бросить уроки, я больше не садилась за пианино. Я его ненавижу. Сколько я с ним намучилась!
— Все равно, Эухения, сыграй, чтобы я мог сочинить стихи.
— Хорошо, это в последний раз!
Эухения села играть, и под ее аккомпанемент Аугусто написал стихи:
Моя душа блуждала вдалеке от тела в туманах непроглядных чистой мысли, затерянная в отголосках сладких звуков, рожденных, говорят, в небесных сферах; а тело одинокое без жизни покоилось печально на земле. Рожденные, чтоб вместе жизнь пройти, они не жили, ибо тело было лишь плотью бренной, а душа — лишь духом, они искали встречи, о Эухения! Но вот твои глаза, как родники, забили и свет живой пролили на дорогу, пленили мою душу и спустили ее с небес на землю зыбкую сомнений, вдохнули душу в тело, и с тех пор лишь, только с тех пор, Эухения, я начал жить! Твои глаза, как огненные гвозди, мой дух надежно прикрепили к телу, в крови горячие желанья пробудили, и стали плотью вдруг мои идеи. Но если жизни свет опять угаснет, расстанутся материя и дух, я затеряюсь вновь в туманах звездных, исчезну в недрах первозданной мглы.— Как тебе нравится? — спросил Аугусто, прочитав стихи вслух.
— Как мое пианино, почти совсем не музыкальные, А это «говорят»…
— Я вставил это слово, чтобы придать простоту.
— «О Эухения», по-моему, напыщенно.
— Что? Твое имя — напыщенное?
— Ах, конечно, в твоих стихах. И потом, все это мне кажется очень… очень…
— Скажем, очень руманическим.
— Что это такое?
— Ничего, наша с Виктором шутка.
— Послушай, Аугусто, после нашей свадьбы я в своем доме не потерплю шуток, понятно? Ни шуток, ни собак. Так что можешь уже подумать, куда денешь Орфея,
— Но, ради Бога, Эухения, ведь ты знаешь, как я нашел этого несчастного щенка! Кроме того, он мой наперсник! Перед ним я произношу свои монологи!
— Когда мы поженимся, в моем доме не должно быть монологов. Собака будет совершенно лишней!
— Ради Бога, Эухения, хотя бы пока мы не заведем ребенка!
— Если он у нас будет.
— Конечно, если он у нас будет, А если нет, почему не иметь собаку? Почему не держать собаку, про которую столь справедливо сказано, что она была бы лучшим другом человека, будь у нее деньги?
— Нет, будь у нее деньги, собака не была бы другом человека, я в этом совершенно уверена. Потому она и друг, что денег у нее нету.
На другой день Эухения сказала Аугусто:
— Послушай, я должна с тобой поговорить об одном серьезном деле, очень серьезном, и заранее прошу прощения, если мои слова..
— Бога ради, Эухения, говори!
— Ты знаешь, у меня был жених…
— Да, Маурисио.
— Но ты не знаешь, почему мне пришлось прогнать этого бесстыдника.
— И знать не желаю.
— Это делает тебе честь. Так вот, мне пришлось прогнать этого лентяя и бесстыдника, но…
— Он все еще к тебе пристает?
— Да!
— Ах, попадется он мне в руки!
— Да нет, дело не в том. Он пристает ко мне совсем с другими намерениями.
— Что такое?
— Не волнуйся, Аугусто, не волнуйся. Бедный Маурисио не кусается, он только лает.
— А-а, тогда поступи так, как советует арабская пословица: «Если будешь останавливаться перед каждым псом, который залает, тебе никогда не увидеть конца пути». Не стоит кидать в него камни. Не обращай па него внимания.