Шрифт:
— Он… твой муж… вне опасности, — объявил в один прекрасный день Хоакин.
— Спасибо, Хоакин, спасибо тебе, — и она взяла его за руку, которую он оставил в ее ладонях. — Ты даже не подозреваешь, как мы тебе обязаны…
— Вы тоже не знаете, скольким я вам обязан…
— Ради бога, не надо, Хоакин… Теперь, когда мы так тебе признательны, не надо ворошить прошлое…
— Да я и не ворошу его. Я очень обязан вам. Болезнь Авеля многому меня научила…
— Ах, так ты рассматриваешь ее как особо интересный случай!
— Нет, Елена, нет, — только как случай со мной!
— Не понимаю тебя.
— Я и сам не понимаю. Просто я хотел сказать, что борясь эти дни за жизнь твоего мужа…
— Называй его лучше Авелем!
— Хорошо. Так вот, борясь с его болезнью, я одновременно изучал свою. И, глядя на ваше счастье, решил… жениться!
— У тебя есть невеста?
— Нет, пока еще нет, но я решил искать. Мне нужно свое гнездо. Поэтому я хочу жениться. Или ты считаешь Елена, что я не найду женщины, которая бы меня полюбила?
— Конечно, найдешь; почему же не найти?…
— Я имею в виду женщину, которая бы меня полюбила…
— Конечно, я так и поняла, конечно, — женщину, которая бы тебя любила…
— Видишь ли, как партия…
— Ну, разумеется, ты очень хорошая партия… молодой, с достатком, впереди у тебя хорошая карьера, скоро ты станешь знаменитостью, ты добр…
— Добр… Но при этом не слишком симпатичен, верно, Елена?
— Почему же, Хоакин?… Откуда ты взял, что несимпатичен?
— Ах, Елена, Елена, где мне найти такую женщину?…
— Которая бы тебя полюбила?
— Нет, хотя бы такую, которая не обманывала меня, говорила мне правду, не смеялась надо мной, Елена, не смеялась бы надо мной… Которая вышла бы за меня с отчаяния, чтобы я ее содержал, и она сама бы это понимала…
— Ты и в самом деле болен, Хоакин. Женись!
— А ты думаешь, Елена, что найдется какой-нибудь человек, который смог бы полюбить меня?
— На свете нет ничего такого, чего нельзя было бы добиться. Каждый человек может найти кого-то, кто его полюбит.
— А я буду любить свою жену? Смогу я ее полюбить? Скажи…
— Странный ты человек, еще бы не хватало…
— Видишь ли, Елена, не быть любимым или не уметь добиться любви — это еще не самое страшное, самое страшное — не уметь любить.
— Вот и дон Матео, наш приходский священник, говорит, что дьявол не умеет любить.
— А дьявол, как известно, бродит по земле, Едена.
— Замолчи, не говори мне об этом.
— Хуже, что я постоянно твержу об этом себе.
— Замолчи, Хоакин!
VII
Пытаясь найти убежище, спастись от терзавшей его страсти, Хоакин отдался поискам жены, заботливой супруги, в чьих материнских нежных объятиях он наглел бы защиту от бушевавшей в нем самом ненависти и на чьей груди он, как ребенок, испугавшийся буки, мог бы спрятать голову, чтобы не видеть адских, леденящих глаз дракона.
Бедная Антония!
Антония, казалось, родилась для материнства: была она самой нежностью, самим состраданием. Каким-то непостижимым чутьем она угадала в Хоакине страждущего, душевного инвалида, одержимого и безотчетно полюбила Хоакина за несчастливую его долю. Она чувствовала какую-то таинственную притягательность в острых, обжигающих холодом словах этого медика, не верившего в человеческую добродетель.
Антония была единственной дочерью вдовы, которую пользовал Хоакин.
— Вы думаете, она сумеет выкарабкаться? — спрашивала Антония у Хоакина.
— Мало шансов, очень мало. Бедняжка слишком измучена, совсем измождена… Видно, ей много пришлось перестрадать… Уж очень слабое у нее сердце…
— Спасите ее, дон Хоакин, спасите ее, ради бога! Если бы я только могла, я бы жизнь отдала за нее!
— Увы, такие вещи невозможны. Да и, кроме того, кто знает? Быть может, ваша жизнь, Антония, кому-то кажется еще нужнее…
— Моя жизнь? Кому? Зачем?
— Кто знает!..
Вскоре несчастная больная умерла.
— Так должно было случиться, Антония, — сказал Хоакин, — наука тут бессильна!
— Да, видно, так судил господь!
— Господь?
— Ах! — И глаза Антонии, наполненные слезами, впились в глаза Хоакина, сухие и жесткие. — Как, разве вы не верите в бога?
— Я?… Не знаю!..
Чувство благочестивого сострадания к врачу, которое возникло в этот момент в душе Антонии, заставило ее на минуту забыть о смерти матери.