Шрифт:
— Верно, отец, но ведь вы, мужчины, так уж устроены.
— Правда твоя, дочка, правда. С тех пор я жил словно в бреду, все пережевывая и передумывая то, что казалось мне личным оскорблением, предательством…
— И это все, отец?
— Как — все?
— И больше ничего не было, только это?
— Сколько знаю… больше ничего!
Однако, произнося эти слова, бедняга как-то странно зажмурился и не мог сдержать сердцебиения.
— Теперь вы поженитесь, — продолжал он, — и будете жить со мной… Да, да… Будете жить со мной, и из твоего мужа, нового моего сына, я сделаю великого медика, мастера врачевального искусства, настоящего художника, который наверняка сравняется славой со своим отцом.
— И он допишет твой труд, отец, он мне сам сказал.
— Да, тот самый труд, который я так и не сумел написать…
— Он говорил мне, что ты в своей медицинской практике сделал гениальные находки, что твои открытия…
— Ну, уж это ты приукрашиваешь…
— Нет, нет, он мне именно так и сказал. Он считает, что ты заслуживаешь большей известности, что надо рассказать о твоей работе, и тогда тебя оценят по достоинству. Он говорит, что напишет книгу, которая принесет тебе всеобщее признание.
— Теперь уже поздно…
— Никогда не бывает поздно.
— Ах, дочка, дочка, если б вместо того чтобы заниматься этой своей дурацкой клиентурой, этой отупляющей практикой, которая не оставляет времени ни поразмыслить, ни позаниматься… если б вместо этого я всецело посвятил бы себя чистой науке, исследованию!.. То, что открыл доктор Альварес-и-Гарсиа — а смотри, как за это его превозносят! — я, твой отец, мог открыть куда раньше, я бы мог легко сделать это открытие, я ведь стоял на пороге его… Но мне приходилось трудиться, чтобы зарабатывать на жизнь…
— А разве мы так уж нуждались в деньгах?
— Нет, конечно… Но видишь ли… Однако теперь уж все это безвозвратно миновало, и начинается новая жизнь… Теперь-то уж я брошу свою клиентуру.
— Правда, отец?
— Да, когда вы поженитесь, я передам всю практику твоему будущему мужу. Конечно, на первых порах он будет работать под моим руководством. Я буду его направлять и заниматься своим делом! И мы будем жить все вместе, и у нас наступит совсем новая жизнь… совсем новая… Теперь-то я только и начну жить по-настоящему! И я буду совсем другим… другим…
— Ах, отец, как бы это было чудесно! Как я рада слышать от тебя такие слова! Наконец-то!
XXX
— Ты даже не представляешь, зачем я к тебе пришел, — сказал Хоакину Авель, появившись в дверях его кабинета.
— Представляю. Твой сын уже известил меня о твоем визите.
— Не только мой, но скоро и твой тоже. Ты не представляешь, как я рад! Именно так и должна была увенчаться наша дружба! Мой сын теперь уже почти твой сын; он уже и сейчас любит тебя как отца, а не только как учителя. Я бы даже сказал, что тебя он любит больше, чем меня…
— Ну, это уж ты хватил!.. Нет… нет… не говори так.
— Почему? Неужели ты думаешь, я ревную? Нет, я не ревнив. Видишь ли, Хоакин, если между нами и пробежало что-то…
— Не будем об этом, Авель, заклинаю тебя, не надо…
— Нет, Хоакин, надо. Именно теперь, когда мы должны породниться, теперь, когда мой сын станет твоим сыном, а твоя дочь станет моей дочерью, именно теперь мы должны совершенно искренне и откровенно объясниться друг с другом.
— Нет, ни в коем случае! Если ты только заговоришь об этом, я немедленно ухожу!
— Ну ладно, будь по-твоему! Не думай только, что я забыл или когда-нибудь забуду ту твою речь на банкете о моей картине.
— Не хочу, чтобы ты и об этом вспоминал.
— Почему же, Хоакин?
— Я так хочу уйти от прошлого! Давай говорить только о будущем…
— Но если в нашем возрасте не говорить о прошлом — о чем же тогда говорить? Ведь у нас с тобой, кроме прошлого, ничего не осталось!
— Ты не прав! — почти выкрикнул Хоакин.
— Нет, теперь мы можем жить только воспоминаниями!
— Замолчи, Авель, замолчи!
— А если правду тебе сказать, уж лучше жить воспоминаниями, чем надеждами. То, что было, то было, а что должно быть, еще сбудется ли?
— Нет, нет, никаких воспоминаний!
— В таком случае поговорим о наших детях; в них вся паша надежда.
— Вот о них — с радостью!
— Он получит в тебе разом отца и учителя…
— Да, я думаю передать ему свою клиентуру, по крайней мере ту ее часть, которая пожелает у него лечиться и которую я уже подготовил к этому. В самых тяжелых случаях я буду ему помогать.