– И ширина, - пискнула Ольга.

– И ширина, - согласился мужчина.

– И длина, - рискнула Ольга.

– И длина, - спокойно и терпеливо согласился мужчина.
– А между прочим, вы ведь прохожих ногами мараете. Вы уже не дети, чтобы сидеть верхом на парапете.

– А где нужно сидеть? На тротуаре?
– спросила Ольга.

Гражданин улыбнулся ей:

– Я терпелив. Дома сидеть нужно. Изучать классику высочайших умов.

На реке печально прокричал буксир, и, словно эхо, откликнулся ему другой голос:

– Сынки-и, где вы-ы? Уплыли!
– На набережную вылез подвыпивший старикан с продуктовой сумкой.
– Сынки-и, я вас простил. Мне с вами поговорить желательно. Я без разговора болею...
– Старикан увидел Ольгу обрадовался. Сделал из пальцев козу.
– Рыженькая. Забодаю, забодаю. Рыжичек, я их простил, а они уплыли. Я им в папаши годен, в деды. А может быть, наголо?
– Старик махнул рукой, словно у него в руке была сабля. Всех - наголо!

– А вы не кричите, - сказал ему гражданин в макинтоше.
– Люди любуются красотой нашего прекрасного города, а вы кричите.

Старикан приподнял свою сумку.

– Наклонись, милый. У меня в этой сумке два утюга лежат. Я тебе дам по кумполу, ты и расколешься, как арбуз.

– Что?!
– Гражданин в макинтоше голос повысил: - Вы, простите, ихтиозавр.

– А ты-то? Верблюд нестриженый. Павлин!

– Старое чудовище!

– Чертополох мокрый. Горшок с букетом.

– Ха-ха-ха, - сказала Ольга.
– Я прысну.

Шут (дядя Шура) вытащил милиционерский свисток. Свистнул, призывая к порядку. Гражданин в макинтоше и старикан разом повернулись.

– Мы ничего, - сказал старикан.
– Мы вот встретились.
– Старикан обнял макинтоша.
– Здравствуй, друг Петя!

– То есть как это - ничего? Сначала обзывает, а потом ничего? Я вам не Петя!

Старикан посмотрел на него с презрением. Обнял шута (дядю Шуру).

– Действий не было. Нецензурщины - не дай бог. Сынок, закон не нарушен!.. Георгинчик!
– сказал он гражданину и пошел, потряхивая сумкой.
– Сонюшка, я иду-у!..

Гражданин в макинтоше приподнял свою модную шляпу.

– Извините, закон действительно не нарушен. Не смею мешать. Я все понимаю. Вы на посту.
– И он удалился на цыпочках, чтобы ни звука, ни шороха.

– Смейся, ты хотела смеяться, - сказал Ольге шут.

– Сейчас.
– Ольга прокашлялась.

Прибежал Тимоша с бутылкой.

– На, попей лимонаду.

Ольга взяла у него лимонад, отпила глоток. Вдохнула свежего воздуха, который, как и подобает, немножко припахивал нефтью.

– У тебя что, никакого самолюбия нет? И ты не обиделся? Серый ты, как туман.

Тимоша крепился, хотя видно было по всему, что это дело дается ему с трудом.

– Что ж на тебя обижаться? Смешно на тебя обижаться. Мне тебя очень жаль.

– Это почему тебе меня жаль?
– воскликнула Ольга.
– Это зачем?

– Что я, не человек? Что, у меня сердца нет? Ты не волнуйся, тебе вредно волноваться. Хочешь, я тебе мороженое принесу?

Ольга повернулась к шуту (дяде Шуре).

– Чего он ко мне лезет с нежностями? Он что, с ума сошел?

– Ты не волнуйся, ты не волнуйся, - сказал Тимоша.

Ольга уставилась перед собой, окончательно сбитая с толку.

– Дядя Шура, что происходит? Может, он принимает меня за сумасшедшую? Асфальтовая голова. Зоопарк в одном лице.

– Смейся, - сказал ей шут.

Тимоша тронул его за локоть.

– Вы "скорую помощь" вызвали?
– Он спросил это шепотом, но Ольга услышала.

– С чего это ты придумал? Зачем "скорую помощь"? Я не больная.

– А чего ты кричишь как сумасшедшая?
– озлился Тимоша.
– Чего ты говорила, что у меня уши глаза закрывают?

Ольга сложила руки на коленях, сгорбилась.

– Так, значит, над тобой смеяться нельзя?

– А чего надо мной смеяться? Уши у меня как уши, как у всех людей. Нос как нос. Голова как голова, как у всех головы.

– И у меня волосы как волосы! Как у всех волосы. Видели, дядя Шура, лучше быть сумасшедшей, чем рыжей. Сумасшедшей почтение, и ласковое обхождение, и лимонад.
– Она бросила бутылку в реку и захохотала. Смеялась она сухим неестественным смехом, похожим на плач. Что-то ломалось в этом смехе, стонало и вот-вот должно было рухнуть.
– Юрик, я сумасшедшая! Живо за лимонадом! Ха-ха-ха...