– Извинись за рыжую, - потребовала Ольга.

Воробьи взлетели на самые верхние ветки, оттуда им было виднее.

– Рыжая швабра!
– орал Аркашка.
– Рыжая ведьма! Отпусти, говорю!

Ольга отобрала у него рогатку, ухватила за второе ухо и потрясла. В этот момент из парадной вышел шут (дядя Шура). Снял со стены дворницкий фартук с бляхой, надел на себя.

– Зачем безобразить?
– сказал он.
– Не можете как люди? Вам быстрее безобразить нужно.

Ольга выпустила Аркашкины уши. Они были красными и горячими, каждое как отвислый собачий язык.

Шут поклонился Ольге.

– С приездом. Предвижу массу хлопот.
– У Аркашки шут (дядя Шура) спросил: - Аркадий, у тебя ничего не болит?

– Ну так, рыжая...
– уныло сказал Аркашка, пряча от шута то самое место, которым в детстве рассчитываются за глупость, лень и всяческие неудачи.

Шут взял Аркашку за ухо, отвел и посадил на камень в сторонке.

– Не дергайте за уши!
– завопил Аркашка.
– Мне еще играть сегодня. Он прижал уши ладонями, покачал головой из стороны в сторону. Заскулил: Уши мои, уши.

Шут (дядя Шура) пошел к подворотне. Аркашка вскочил и тут же сел снова, потому что шут (дядя Шура) обернулся внезапно.

– А если мне неудобно, если я на чем-то колючем сижу?

– Терпи!

– "Терпи, терпи"! Если всякие рыжие станут меня за уши дергать...

Шут подмигнул Ольге, покопался в одном своем рукаве, но ничего не нашел там, кроме разноцветного серпантина. В другом рукаве шут обнаружил гирлянду бумажных салфеток. Из карманов повытряс кучу всего разноцветного, бумажного, для дела ненужного. Из-за пазухи вытащил белого голубя. И лишь откуда-то из ворота, вспотев от усилий, шут достал настоящий живой цветок. Белый. Он бросил Ольге этот цветок и пошел в подворотню.

– Дядя Шура, - сказал Аркашка, - а я знаю, куда вы идете.

– Ну так что?

– А фартук. В фартуке на свидания не ходят.

Дядя Шура сорвал с себя фартук, галстук поправил, пригладил волосы и исчез в подворотне.

Ольга нюхала цветок. Аркашка на нее смотрел недовольно. Воробьи на дереве совсем присмирели.

– Ненавижу цветы, - заявил Аркашка.
– Они вянут.

Ольга сказала ему:

– Деревянных пистолетов настрогал. В голове-то не густо чего-нибудь серьезное смастерить.

– Я знаю, где у меня настоящие пистолеты лежат. Когда понадобится, я, не моргнув...

– Нет у тебя настоящего пистолета. Где квартира четыре?

– А там все равно никого. Бабушка тебя на аэродром встречать уехала.

– Откуда ты знаешь, что это я?

– Твоя бабушка все время хвастает: внучка прилетает, внучка прилетает. Ни разу не сказала, что внучка рыжая. Ты где на Севере жила? На Новой Земле?

– Не скажу я тебе ничего.

– Ну и не говори. Я тоже не рыжий, я тоже на Север подамся.

– Зачем ты такой злой, отвратительный тип? Зачем ты так ненавидишь рыжих?

– Ненавижу, и все. У меня свое мнение. Отдай рогатку.

Ольгин голос стал тихим и жалобным:

– У тебя глаза в разные стороны, я ведь тебя не дразню.

– Ну и что? Я практиковался глаза в разные стороны разводить, а мне книжкой по голове трахнули. Я временно косой, а ты навсегда рыжая.

Ольга вскочила, хотела схватить Аркашку за ухо, но он извернулся, подставил ей ножку - и она упала.

– Отгулялась, рыжая команда, - засмеялся Аркашка.
– Я теперь наведу порядок. Я всех рыжих разоблачу.

Ольга поднялась с земли, отряхнулась. Аркашка на всякий случай отбежал к подворотне и угодил прямо в руки к пожилой, даже, можно сказать, старой дворничихе. Дворничиха крепко схватила Аркашку за ухо.

– Чтобы не дрался, не мешал людям жить.

Аркашка завопил:

– Пустите! Все хватают за уши. Не за что больше хватать, да?

– А вот я тебе метлой.

– Все равно не имеете права за уши дергать.

– А кто здесь набезобразил? Кто здесь мусору накидал?
– Дворничиха шевельнула ногой разноцветные ленты.

– Я, что ли?
– возмутился Аркашка.
– Не видите - дяди Шурины принадлежности. Все на меня сваливаете.
– Аркашка стал выворачивать свои карманы. Оттуда посыпались рогатки, увеличительные стекла, деревянные кинжалы, военные погоны, стреляные патроны и потускневшая медаль "За оборону Ленинграда" - по всей вероятности, бабкина.

Дворничиха поддала Аркашке рукой. Аркашка собрал свое боевое имущество и поплелся к парадной, зажав в кулаки красные, натасканные уши.