Встревоженный, сумрачный, он уходит.

Перед отбоем мы опорожняем еще котелок со сладкой брюквой, доставленной Васьком. Ложась спать, я сообщаю друзьям

о своем разговоре с Антоном.

10

Все последующие дни я хожу как помешанный. Отказ Антона сильно понижает наши шансы на успех, кроме того, непрерывно идут дожди, а вместе с ними прекращаются и воздушные тревоги.

Время движется — уже середина сентября,— а с наступлением холодов трудности нашего предприятия возрастут.

Мы по-прежнему работаем у Лизнера. Норма убийств продолжает выполняться. Мы чувствуем, близок и наш час. Надо было действовать, невзирая ни на что, и мы решаем бежать при первой же воздушной тревоге.

…Утро такое же пасмурное, как и все предыдущие, но без измороси. Крепкий восточный ветер гонит низко над землей разрозненные тучи. Кое-где в разрывы облаков проглядывает блек-

204

лое осеннее небо, и изредка на мокрую землю падают прямые, как лезвие штыка, солнечные лучи.

— К вечеру прояснится,— произносит Олег, задирая голову.

— Да, ветер с востока,— отзывается Виктор.

— Еще должны быть теплые дни,— говорю я.

Мы занимаемся планировкой грунта на самой нижней площадке, шагах в двадцати от заграждения. Выше нас, на трех других площадках, начинается сооружение каких-то зданий. Их строят из крупных неотесанных камней испанцы, наши друзья. Они часто предупреждают нас об опасности таинственным словом «агуа».

Олег срезает лопатой бугор, возвышающийся над вбитым в землю колышком — отметкой. Виктор бросает грунт под откос. Я трамбую, поднимая и опуская массивный, окованный железом чурбак.

Олег выглядит скверно. Шея у него такая тонкая, что кажется, ей трудно держать голову. Виктор высох и как будто еще более почернел; в восточных глазах его теперь постоянно горит мрачный огонек.

Мы всегда вместе и всегда, как одержимые, говорим только об одном: о предстоящем побеге. Ничто другое нас не занимает или занимает лишь постольку, поскольку может как-то влиять на исход нашей операции.

— Все-таки нет худа без добра,— замечает Олег.— Это я насчет того, что мы задерживаемся… Если наши уже форсировали Днепр, они через неделю-другую подойдут к старым государственным границам. Сейчас и партизаны должны усилить свою работу.

— Конечно,— говорю я,— тем более, что немцы, наверное, бросили все силы на фронт.

Переговариваясь так, мы ни на секунду не выпускаем из поля зрения верхнюю площадку, на которой в любую минуту может появиться Лизнер или его помощник.

— Интересно, сколько сейчас времени,— спрашивает после небольшой паузы, ни к кому в отдельности не обращаясь, Виктор.— Часов десять есть уже?

Вероятно, уже одиннадцать, и, вероятно, Виктор это знает, но он всегда рассчитывает на худшее — такой уж он человек.

— Четверть двенадцатого,— заявляет Олег. Он неисправимый оптимист.

Проходит минута молчания.

Я опускаю чурбак, и вдруг сверху, слева, со стороны, за которой мы не следим, раздается злорадный возглас:

— Отдыхаешь тут?

— Агуа! — торопливо произношу я.

— Агуа, агуа! — бежит дальше по площадкам.

— Выходи! Живо! — доносится свирепый выкрик Лизнера.

Я быстро ударяю чурбаком, поглядывая в сторону выкрика.

Из-за дощатой загородки, где расположена уборная, появляется побледневший Шурка, за ним — маленький узкоплечий эсэсовец и Лизнер. Капо бьет Шурку в грудь и отрывисто приказывает:

— Камни носить! Живо!

Шурка покорно направляется к груде камней, затем останавливается и умоляюще смотрит на капо.

— Бери!

Шурка поднимает камень и вновь смотрит на Лизнера. Капо коротким резким взмахом бьет его в лицо и указывает на другой камень — побольше. Шурка хватает тот — на камень падают яркие звезды капель крови — и идет за Лизнером. Лизнер, захлебываясь от возбуждения, что-то говорит ему. Шурка срывается с места и, придерживая груз обеими руками, начинает бегать вокруг загородки.

Мне уже ясно, чем это кончится. Сердце мое колотится частыми гулкими толчками. Мы разошлись с Шуркой, после того как Антон отказал мне в помощи, он перешел даже спать в другое место, но сейчас я многое бы дал, чтобы спасти его.

Руки мои продолжают делать свое дело. Слышится учащенное позвякивание лопат. Хоть бы скорее звякнул колокол — только это выручило бы товарища. Я не могу не смотреть на расправу, потому что я страстно жду чуда, только чуда — ведь я сам помочь не могу: спасти Шурку не удалось бы и ценой собственной жизни!