В этом же контексте читаются и «бледные красы и распущенные власы». Автор словно бы предлагает нам оторваться на мгновенье от суровой правды жизни и посмотреть на всю ситуацию со стороны. Со стороны «унылого романтизма», с которым постоянно полемизирует Пушкин в своем романе, и приходит ироническая нотка: да, если отбросить существо характера Татьяны, то внешне она в этот момент очень напоминает Юлию или Дельфину. Не случайно в этом месте единственный раз Татьяна называется «героиней молодой», что ставит ее в один ряд с подобными героинями. Именно в этом ряду проступает озорной оттенок множественного числа: «бледные красы», от которого уже один шаг до аналогичного, к примеру, построения: «бледные прелести»... Но это лишь одна внешняя сторона. Улыбнувшись мимоходом, самый скептический читатель, так же как и автор, продолжает вместе с Татьяной настоящие «слезы лить». И «бледные красы», учитывая уже известную нам Танину бледность, читаются не только как иронический знак, но и как реальная краса.

Нужно сказать, что оттенок иронии, сопутствующий изображениям Татьяны в пору ее девической влюбленности, не столько веселит, сколько помогает автору удержать слезы. Татьяна то вздохнет, то охнет,

Письмо дрожит в ее руке;

Облатка розовая сохнет

На воспаленном языке.

К плечу головушкой склонилась,

Сорочка легкая спустилась

С ее прелестного плеча...

(Глава III, строфа XXXII)

Эти строки, следующие непосредственно за напряженным лиризмом письма к Онегину, за этим «безумным сердца разговором», трогают своей щемящей реальностью: перед нами незащищенная опытом душа, обнаженное чувство. Вместе с тем снижение стиля от «умильного вздора» до степени реального бытия - «Татьяна то вздохнет, то охнет» - может вызвать улыбку.

Это «приземление» опять выводит Татьяну из ряда неземных сентиментальных героинь и, кстати, дает возможность воспри- нять прелестное плечо, как подробность тоже вполне реальную, конкретную.

Аналогичен иронический эффект при втором появлении Онегина (строфа XXXIX):

...«Здесь он! Здесь Евгений!

О боже! Что подумал он!»

В ней сердце, полное мучений,

Хранит надежды темный сон;

Она дрожит и жаром пышет,

И ждет: найдет ли? Но не слышит.

В саду служанки, на грядах,

Сбирали ягоды в кустах

И хором по наказу пели

(Наказ, основанный на том,

Чтоб барской ягоды тайком

Уста лукавые не ели

И пеньем были заняты:

Затея сельской остроты!)

Здесь нет никакого намека на ту или иную портретную черту. Однако нельзя пропустить и то, что бледноликая Татьяна не только дрожит, что свойственно ее характеру (ср. в V главе: «Вдруг увидя // Младой двурогий лик луны // На небе с левой стороны, // Она дрожала и бледнела»), но и жаром пышет, что больше, казалось бы, свойственно Ольге. К этой родственности мы еще вернемся.

Что же касается песни девушек, из-за которой Татьяна не слышит шагов Евгения и которая вызывает у нас веселую улыбку («затея сельской остроты!»), то, повторяю, такая разрядка драматической коллизии, создающейся вокруг главной героини романа, встречается только в первой его части, когда Татьяна при всей серьезности и даже взрослости ее чувств - все еще девочка.

Тут получается нечто вроде обычной жизненной ситуации, когда мы, наблюдая за горестным состоянием ребенка и понимая, что причина слез является для него вполне серьезной, все-таки позволяем себе незаметно улыбнуться. Пушкин и в улыбке никогда не нарушает границу уважительного отношения к своей любимице, но во второй части романа, когда Татьяна становится по-настоящему взрослой, даже эта, хотя и любовная, но все же ироническая, интонация исчезает совершенно.

«Детскость» Татьяны многократно акцентируется в первой части - вплоть до роковой дуэли и в меньшей степени - до самого замужества не случайно: она является как бы оборотной стороной серьезности героини, и порой вводит в заблуждение окружающих. Не будем говорить о няне, которая, став первым свидетелем нешуточной Таниной любви, даже представить себе не может, что ее дитя может полюбить («...Я не больна, Я... знаешь, няня... влюблена».
– «Дитя мое, господь с тобою!» и т. д.). Для няни Таня может остаться дитем на всю жизнь. Но и Онегин, при всем своем уме и опыте, произнесет во время исповедальной проповеди (IV глава).

...Послушайте ж меня без гнева.

Сменит не раз младая дева

Мечтами легкие мечты;

Так деревцо свои листы

Меняет с каждою весною.

Так, видно, небом суждено.

Полюбите вы снова...

(Выделено мною.
–  Я. С.)

Собственно, Евгений здесь прав во всем, кроме того, что Татьяна не обычное «деревцо». В этом он не сумел (не дал себе труда) разобраться. И если отбросить скрытую пока от него (да и от всех, кроме Пушкина) исключительность характера Татьяны, то внешне она дитя - «младая дева», к влюбленности которой нет оснований относиться слишком серьезно.