Не миновало и получаса, как бутылка кальвадоса опустела, и Роже Коллар, будучи снедаем жалостью к самому себе, поигрывая ножом, поранил локоть. И тем самым одержал победу. Ему не только удалось умиротворить приора, но даже убедить последнего в том, что сочетание «Шарентон — Петрус» ничего хорошего ни для него лично, ни для репутации лечебницы не сулит — к чему весь этот шум? Пресса, репортеры… Личный покой прежде всего — вот что было девизом приора. И, конечно же, деньги.

Однако Роже Коллар не мог не опасаться, что приор де Кульмье вполне способен принять драконовское решение, пока я в отпуске. И решение это будет таковым: дать пьянчуге Коллару отставку, а на должность главного врача назначить эльзасца, то есть меня.

— Такое было бы равносильно самоубийству, или?.. — нимало не смущаясь, спросил он меня, после чего ему оставалось лишь уповать на доброту и милость Божью.

Мне было искренне жаль моего патрона.

Стоило мне оказаться в Париже, как эйфория улетучилась. Разумно воспользоваться свалившимся на мою голову отпуском я не мог, вместо этого приходилось мучиться вопросами: что, собственно, сулит тебе успех? Какова польза от него именно тебе? Что ты замыслил начать?

Я представлял себе битком набитые залы отелей страждущими быть исцеленными мною, эти картины сменялись другими — я психиатр, довольно известный, меня приглашают в самые именитые дома Парижа, где предстоит пользовать дамочек и изнемогающих от невроза богачей. Денежные вопросы уже не столь актуальны, мало-помалу я обретаю некую специфическую заносчивость, позволяющую презирать своих пациентов, вернее, пациенток, поскольку мои больные процентов на восемьдесят представительницы женского пола.

Парочка примеров, вероятно, способствовала прояснению мозгов.

Итак, пациентка Ф., родилась в Ландаделе, владеет тремя языками, проявляет зачатки образованности. Она все говорит и говорит, пока не заговорит тебя до тошноты, и тогда у тебя на физиономии застывает вымученная улыбка. К счастью, она обожает духи, брюссельские кружева и вполне осознанно кокетничает, тайком вынашивая идею, что ей все же удастся получить свое от какого-нибудь конюха, однако это в глазах супруга уравняло бы ее с кокоткой. В остальном обычная жизнь ее интересует мало, а вот нищие и инвалиды вселяют в нее неподдельный ужас. Проблема: Ф. курит трубку, но не по доброй воле, а по принуждению, потому и не переносит табака и, как следствие, вынуждена изрыгать все любимые кушанья.

Пациентка К., представительница буржуазной прослойки, замужество можно без всяких оговорок считать образцовым. Вот только скука, скука, от которой только и остается, что орать на прислугу. Мадам К. это приводит прямо-таки в отчаяние. Она обожает полакомиться взбитыми сливками и бульончиком пожирнее — знаете, когда такие звездочки жира на поверхности? Она днями напролет возлегает в шезлонге, проглатывая один за другим любовные романы. А потом вдруг ее охватывает труднопреодолимое желание взять пистолет и начать расстреливать старичье. Она мечтает, как Клеопатра, купаться в кобыльем молоке, а потом повстречать свою первую в жизни настоящую любовь, майора медвежьей силы и безграничной доброты. Проблема: первое, упомянутый майор — ее родной брат, второе, он обнаруживает явную склонность к своему сослуживцу.

По мере того как измышленные мною случаи неврозов становились все заковыристее, во мне росли неуверенность и обеспокоенность. Ядовитый камень прибавлял в весе. Я догадывался, что было тому причиной. Однако стоило мне выхватить из-под мчавшегося экипажа глухую девочку-подростка и унять колотившую ее дрожь взглядом, как шлюзы моего «Я» распахнулись и я смог признать: если ты сию минуту ничего не предпримешь, то погрязнешь в самообмане ложной деятельности последних двенадцати лет. Писание кулинарных путеводителей и общение с полудурками отныне тебя не защитит.

Одним словом, я более не противился картинам триумфальных побед в моем воображении и чувствам, вызываемым воспоминаниями о Жюльетте. Продолжать в том же духе было уже нельзя, мне предстояло назвать вещи своими именами, не чураться больше правды.

Прорыв сей надлежало спрыснуть бутылкой доброго бургундского, и уже пару дней спустя я, как мне казалось, просветленный, направился на рю де Бретань, чтобы поведать графу о своем решении. Расстались мы закадычными друзьями, граф де Карно заверил меня, что двери его дома в любое время суток гостеприимно раскрыты для меня. Когда я попытался разъяснить ему, что не собираюсь профукать по балаганам свой несравненный талант, то моментально вырос в его глазах. Он внес одно существенное и неглупое добавление: коль я вознамерился добиться долговременного и серьезного успеха, мне необходимо научиться систематически и вдумчиво применять свой дар. И, что в природе графа, эти стимулирующие доводы густо перемешивались с саркастическими, если не циничными изречениями:

— Работайте эмпирически, месье Петрус. Занимайтесь прикладной наукой. Ищите подходящие субъекты и, не раздумывая, подчиняйте их себе. Ищите их где угодно — на парижских рынках, среди проституток, в ресторанах. Несомненный интерес для вас, как мне думается, представляют и приговоренные к смертной казни на гильотине. Заставьте их головы на прощание как следует поднапрячься, вспоминая свою жизнь. Может, и удастся, действуя таким образом, вырвать из лап смерти тайну-другую?

Что за веселые приключения сулили мне подобные эмпирические попытки, об этом ниже. Они ничуть не уступают по части забавности истории с Ла Бель Фонтанон, которую мне хотелось бы кратко затронуть.