– Не назвал, а на-зы-вал, – отчеканила она. – Послушай меня, Андрей. Не скажу, что мне это приятно. Но теперь мне плевать. Секс действительно хорош. Ты с возрастом стал лучше в постели – мужественнее, мощнее. Ты все еще ее любишь?

– Нет, – его голос не дрогнул.

– Да, – она рассмеялась. – Она тебя обидела? Наставила тебе рога?

– Хватит! – Орлову не терпелось поскорее убраться отсюда. Ему была неприятна Олечка, и он сам себе был противен. Ему мучительно хотелось к Катрин, но и помыслить было невозможно вновь отправиться к ней на поклон. Особенно теперь.

– Я позвоню тебе, – сказал он вяло.

– Не стоит, – усмехнулась Олечка. – Никогда не давай обещаний, которые не собираешься выполнять.

«Если не поймаю такси, пойду пешком, – подумал Орлов, захлопывая за собой дверь, – хотя и идти придется всю ночь».

Олечка заперла за ним. Накинув шелковый пеньюар, она прошла в гостиную и, забравшись в кресло с ногами, закурила. Господи, да что же это! Как она молила Бога об этой встрече! Как она тосковала все прошедшие годы о первой любви, о том, кто бросил ее тогда, давно – жестоко и без раздумий. Вышла замуж, чтобы забыть его – идиотка! И вот сегодня, получив шанс, она его упустила! Позволила ему уйти – теперь навсегда… Он все еще сохнет по Катрин, будь она проклята! Пятнадцать лет назад она была самонадеянно уверена в себе и в его чувствах к ней. Если б она только могла представить, чем кончится поездка на ту полуразвалившуюся дачу!

Закурив вторую сигарету, Олечка подошла к бару, налила и махнула залпом полстакана коньяку. Коньяк плавно улегся на выпитое ранее шампанское. Она опять закурила. Ей хотелось плакать, как тогда, в юности, но она запретила себе плакать по нему еще в больнице. И она не плакала – ее глаза были сухи. Плакало ее сердце, заливаясь теми слезами, что невозможно иссушить.

Звонок в дверь показался ей совершенно потусторонним звуком. Она была совершенно уверена, что Орлов не вернется, и поэтому даже и не ждала. Ткнув сигарету в пепельницу, она метнулась к двери, распахнула ее и застыла, с удивлением всматриваясь в стоящего перед ней, не веря глазам.

– Ты?!..

– Мам, я – гулять! – крикнула из коридора Вера, и Вероника услышала стук захлопнувшейся за старшей дочерью двери. Она со вздохом постаралась приглушить острую тревогу, начинавшую точить ее каждый раз, когда девочка уходила из дома. Она знала компанию дочки – это были одноклассники, дети из благополучных семей. Но что понимать под благополучием?

У многих из них водились деньги, и именно это беспокоило Веронику Муфтяк, в девичестве – Смолину. Она все время помнила о младшем брате Юре, и не существовало напасти, пугавшей ее больше, чем наркотики. Пока Вера хорошо училась, была организованной и послушной, но кто знает, откуда может подкрасться беда…

Вероника заглянула в комнату, где лежал парализованный отец. Он, казалось, спал. Привычным жестом она проверила под ним простыню и с удовлетворением отметила, что она сухая. Скоро он проснется, и главное – не пропустить момент, когда ему понадобится опорожнить мочевой пузырь, иначе придется менять постель, а ей одной, без помощи Веры, его не поднять. Впрочем, неприятность может случиться с ним и во сне.

Отца Вероники разбил инсульт после того, как Юру арестовали по подозрению в хищении и сбыте наркотических средств из Института Скорой помощи, где он работал врачом-анестезиологом, а когда тот неожиданно умер в СИЗО, обширный инфаркт унес их мать. Жизнь Вероники, и без того нелегкая, превратилась в бесконечный кошмар. Они ютились в тесной квартирке – в одной комнате мать с отцом, в другой – Вероника с мужем и двумя дочками, а Юре, после Вероникиного замужества, осталась маленькая кухня, где он ставил на ночь раскладушку. Та полностью не помещалась на кухне, и его ноги оказывались в прихожей. Так они и жили. Пока не арестовали Юру.

Вероника, десять лет проработавшая учительницей физики в средней школе, уволилась – не с кем было оставить беспомощного отца. Муж, не выдержав такой жизни, больше походившей на агонию, бросил ее и теперь платил жалкие алименты. Она зарабатывала себе на жизнь шитьем. Когда-то, еще в юности, мама научила ее шить – и весьма недурно. Сначала Вероника обшивала себя и дочек, еще подруг, а затем к ней потянулись клиентки, особенно с нестандартными формами, которые отчаялись купить себе подходящую одежду в магазине и устали от презрительных взглядов худосочных продавщиц. Вероника умела строить точные выкройки – искусство, доступное немногим. Правда, пришлось занять денег и купить хорошую швейную машинку – «Зингер», но это оказалось отличным вложением – она стала работать раза в два быстрее и многие нудные и трудоемкие операции, как, например, обметка швов и петель, значительно упростились.

Но все же средств катастрофически не хватало – дети росли не по дням, а по часам, уйма денег тратилась на предметы ухода за отцом и лекарства… А тут еще и из налоговой ее стали беспокоить, требовать, чтобы Вероника платила налоги с тех, в общем-то, смешных сумм, зарабатываемых ею. И никого не волновало, что на ней – трое иждивенцев, и она крутится как белка в колесе. А порой уже нет сил, и видеть она стала хуже – сказывалось постоянное напряжение зрения – а у нее даже к окулисту нет времени сходить.

И вот, Вероника вновь села за швейную машинку и стала обметывать петли на шифоновой блузке, которую предполагала сдать клиентке на следующий день. Послушный автомат безупречно выполнял монотонную работу, когда Вероника вздрогнула от звонка.

– Кто там? – крикнула она, подходя к двери.

– Милиция, – услышав это, Вероника в панике щелкнула замком.

На пороге стоял мужчина лет тридцати пяти в светлых летних брюках и серой футболке, с голубыми улыбчивыми глазами и аккуратными усами.