Шрифт:
1987
«Убили моего отца…»
* * *
Убили моего отца ни за понюшку табака. Всего лишь капелька свинца — зато как рана глубока! Он не успел, не закричал, лишь выстрел треснул в тишине. Давно тот выстрел отзвучал, но рана та еще во мне. Как эстафету прежних дней сквозь эти дни ее несу. Наверно, и подохну с ней, как с трехлинейкой на весу. А тот, что выстрелил в него, готовый заново пальнуть, он из подвала своего домой поехал отдохнуть. И он вошел к себе домой пить водку и ласкать детей, он — соотечественник мой и брат по племени людей. И уж который год подряд, презревши боль былых утрат, друг друга братьями зовем и с ним в обнимку мы живем.1966
Письмо к маме
1975
«Стоит задремать немного…»
* * *
Стоит задремать немного, сразу вижу Самого. Рядом, по ранжиру строго, собутыльнички его. Сталин трубочку раскурит — станут листья опадать. Сталин бровь свою нахмурит — трем народам не бывать. Что ничтожный тот комочек перед ликом всей страны? А усы в вине намочит — все без удержу пьяны. Вот эпоха всем эпохам! Это ж надо — день ко дню, пусть не сразу, пусть по крохам, обучала нас вранью. И летал усатый сокол, целый мир вгоняя в дрожь. Он народ ценил высоко, да людей не ставил в грош. Нет, ребята, вы не правы в объясненьи прошлых драм, будто он для нашей славы нас гонял по лагерям. С его именем ходили (это правда) на врага, но ведь и друг дружку били (если правда дорога). А дороги чем мостили? А за все платили чем? Слишком быстро все простили, позабыли между тем… Нет, ребята, хоть упрямы демонстрации любви, но следы минувшей драмы все равно у нас в крови. Чем история богата, тем и весь народ богат… Нет, вы знаете, ребята, Сталин очень виноват.1961
«Ну что, генералиссимус прекрасный…»
Ю. Карякин
* * *
Ну что, генералиссимус прекрасный, потомки, говоришь, к тебе пристрастны? Их ни угомонить, ни упросить… Одни тебя мордуют и поносят, другие все малюют, и возносят, и молятся, и жаждут воскресить. Ну что, генералиссимус прекрасный? Лежишь в земле на площади на Красной… Уж не от крови ль красная она, которую ты пригоршнями пролил, пока свои усы блаженно холил, Москву обозревая из окна? Ну что, генералиссимус прекрасный? Твои клешни сегодня безопасны — опасен силуэт твой с низким лбом. Я счета не веду былым потерям, но, пусть в своем возмездье и умерен, я не прощаю, помня о былом.1981
«Собрался к маме — умерла…»
* * *
Собрался к маме — умерла, к отцу хотел — а он расстрелян, и тенью черного орла горийского весь мир застелен. И, измаравшись в той тени, нажравшись выкриков победных, вот что хочу спросить у бедных, пока еще бедны они: собрался к маме — умерла, к отцу подался — застрелили… Так что ж спросить-то позабыли, верша великие дела: отец и мать нужны мне были?.. …В чем философия была?1983
«Не слишком-то изыскан вид за окнами…»
* * *
Не слишком-то изыскан вид за окнами, пропитан гарью и гнилой водой. Вот город, где отца моего кокнули. Стрелок тогда был слишком молодой. Он был обучен и собой доволен. Над жертвою в сомненьях не кружил. И если не убит был алкоголем, то, стало быть, до старости дожил. И вот теперь на отдыхе почетном внучат лелеет и с женой в ладу. Прогулки совершает шагом четким и вывески читает на ходу. То в парке, то на рынке, то в трамвае как равноправный дышит за спиной. И зла ему никто не поминает, и даже не обходят стороной. Иные времена, иные лица. И он со всеми как навеки слит. И у него в бумажнике — убийца пригрелся и усами шевелит. И, на тесемках пестрых повисая, гитары чьи-то в полночи бренчат, а он все смотрит, смотрит, не мигая, на круглые затылочки внучат.1966
Звездочет
«Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать…»
* * *
Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать Восхищения увиденным не в силах я сдержать. Кораблями из минувшего плывут ее дома, будто это и не улица — история сама. Но когда в толпе я шествую по улицам Москвы, не могу сдержать отчаянья, и боли, и тоски. Мои тонкие запястья пред глазами скрещены, будто мне грозят несчастья с той и с этой стороны. Как нелепа в моем возрасте, при том, что видел я, эта странная раздвоенность, растерянность моя, эта гордая беспомощность как будто на века перед этой самой Пятницкой, счастливой, как река.