Я ударяю его ногой, он падает на пол.

Затем поднимаю биту высоко над головой и обрушиваю ему на коленную чашечку. Боль от шока заставляет его глаза чуть ли не выскочить из орбит. Мне казалось, что он сейчас впадет в бессознательное состояние, но к счастью этого не произошло. Холодный пот стекает у него по коже, он судорожно обхватывает расплюснутые кости. Я поднимаю вверх биту и разбиваю другую коленную чашечку. У него наступает судорога от шока.

После этого я сыплю на него удары битой. Каждый точный удар предназначен не убить его, но искалечить навсегда. Наконец-то я перестаю размахивать битой, просто возвышаюсь над ним. Он лежит на боку, еле живой, у него поверхностное дыхание и глаза полузакрыты. Концом ботинка я переворачиваю его инертное тело на спину. Стон вырывается из его кровоточащего рта. Два зубы остаются на ковре.

— Это всего лишь небольшое предупреждение. Откроешь свой поганый рот и твой конец будет еще тяжелее, — мягко говорю я.

Я достаю из кармана платок и вытираю кровь с биты. Странно! Столько лет прошлом с тех пор, как я делал что-то подобное, но я до сих пор ношу девственно белый платок у себя в кармане и бейсбольную биту в багажнике машины.

Совершенно спокойно я выхожу из его квартиры. За углом стоит телефонная будка. Я вхожу в нее и звоню девять-девять-девять. Я меняю свой голос на обычного горожанина из низов, и сообщаю, что человек умирает у себя в квартире.

— Похоже, он был очень сильно избит. Вызови скорую, приятель.

Я нажимаю на рычаг и смотрю на руки, они не дрожат. Я чувствую ледяной холод, сажусь в машину и еду к дому Лили.

Мелани открывает дверь.

Я вхожу и останавливаюсь в полном ступоре, руки начинают трястись. Слезы жалят глаза. Дерьмо. Я не плакал с пятнадцати лет, когда увидел своего отца, замертво упавшего к моим ногам.

Черт возьми! Мне так больно, что я хочу зарычать и завыть одновременно.

Она тоже останавливается, и мы смотрим друг на друга — оба в шоке: она — от моей реакции, я — от ее внешнего вида. «Незначительные ушибы!» Гребаный ад. Ее лицо так опухло и превратилось в сине-черное, я с трудом узнаю его. Потом я начинаю двигаться к ней. Моя походка напоминает разгневанного медведя. Я хочу быть нормальным, но не могу. Первобытная ярость кипит внутри меня, заставляя чуть ли не трястись.

Я протягиваю к ней руки, и она замечает кровь у меня на одежде. Потом поднимает на меня глаза, в них плескается страх. Ее глаза расширяются, такого меня она не знает. Я злоумышленник, который вторгся в ее прекрасный сахарный мир, сделав что-то неправильно.

— Что ты наделал?

— Гангстерские разборки, — жестко отвечаю я.

— Он мертв?

— Нет, но очень хочет умереть, — у меня текут слезы, но я не в состоянии их сдерживать. Моя женщина была так тяжело избита.

— Что? — шепчет она.

— Ты должна поехать в больницу.

Она отрицательно качает головой.

— Я в порядке. Выглядит намного хуже, чем есть на самом деле.

Раньше я никогда не испытывал такой жестокой необходимости защитить кого-то. Никогда. Это чувство потрясает меня до глубины души. Это не мое чувство, я никогда не испытывал такого раньше. Я жесток. Я прихожу и ухожу. Я никому не доверяю. В этом бизнесе нельзя доверять никому. Король никогда не убивает своих врагов, это делают его придворные. Они единственные, кто может подобраться достаточно близко к королю, отравить вино, вогнать клинок в спину. Я надеюсь, что никогда не скажу «и ты, Брут», никогда и никому. Я не собираюсь облегчать им путь, поэтому никогда и никому не позволял подойти ко мне слишком близко. Никому, кроме нее.

Она открывает свои объятия. Ее нижняя часть лица опухла, и ей трудно улыбаться, но я вижу в ее глазах, улыбку, улыбку умиротворения, словно это я испытываю ту жуткую боль и подвергся нападению. Слезы текут быстрее, я прижимаю ее к своему телу и крепко держу в объятиях. Она все еще здесь. Она все еще моя. Я изо всех сил зажмуриваюсь, и поднимаю ее на руки.

— Я могу идти, — шепчет она.

Но я не опускаю ее на пол, просто разворачиваюсь к выходу, держа ее на своих руках, Мелани молча открывает входную дверь. Я выхожу со своей малышкой.

Я мог потерять ее, но все обошлось. Никогда больше я не буду так неосторожен с ней.

Я кладу ее на кровать у себя дома, и она сонно смотрит на меня. Видно результат стресса. Она выглядит такой маленькой и беззащитной в моей постели. Ее пальцы соединились в маленький кулачок. Я беру ее запястье, удивляясь хрупкости ее руки. Я нежно вожу пальцем вдоль пульсирующей вены, выделяющейся на бледной коже. Ее такая явная уязвимость пугает меня. Пугает меня, заставляя чувствовать себя от этого слабым.

— Поспишь?

— Хммм..., — сонно, еле слышно говорит она.

Она засыпает, отправляясь в сон, меня нет там с ней рядом. Я притягиваю ее ближе к себе. Когда она бодрствует всегда есть часть ее, которая остается в стороне и наблюдает за происходящим. Она напоминает мне лес — глубокий и темный, в котором хочется лежать и выть. Она что-то бормочет во сне, я не могу разобрать и непроизвольно трется лицом о мое плечо, морщится от боли.

У меня перехватывает дыхание, невыносимо смотреть на ее боль.