— И каков процент этого фактора? Человеческого?

Видя, что она глубоко заинтересована его словами, он шагнул в комнату:

— Я помню эти цифры. Двадцать шесть процентов — влияние печи, тридцать шесть — влияние человеческого фактора, остальное — сырье.

— А вы как считаете?

— Любая часть процесса регулируется человеком. И если быть точным по-американски, то этот фактор составляет 80 процентов, не меньше. Вы идете домой?

— Да, — она достала из стола сумочку и повернулась к нему: — Я готова.

На улице она зябко подняла воротник пальто. Бартенев шел в легкой спецовочной куртке и, казалось, совсем не ощущал вечерней свежести. Когда они миновали печи и шум их остался позади, он взглянул на нее сбоку и, наклоняя к ней голову, сказал:

— Хотите, расскажу один случай. Тоже из того, что видел там.

— Расскажите.

— Со мной жил инженер из Англии. Работал по контракту. Рядом с кроватью, на тумбочке, у него стоял портрет жены. Перед фотографией всегда лежали свежие цветы. Однажды дежурная, убирая номер, смела щеткой их на пол. Англичанин заволновался, соскочил со стула: «Это моя жена. Дома она живет в саду, а здесь я ей каждый день делаю сад. А вы выбросили его на пол». — Бартенев рассмеялся.

— Вы и тогда смеялись, — спросила она его серьезно.

— Удержался. Мог человека обидеть. Но сейчас часто вспоминаю тот случай. Представьте мое положение — цех не выполняет плана, горняки дают скверную руду, человеческий фактор плохо влияет на процесс, а я бы делал жене сад. Что бы мне сказал директор? Да и вы, секретарь парторганизации? Объявили бы выговор?

Она не могла разделить его насмешливого тона. Цветы в руках мужчины, даже пусть английского миллионера, были знаком глубоких чувств. Разве Бартенев не понимал этого?

Некоторое время они шли молча, каждый думал о своем. Сумерки смягчали громоздкие очертания корпусов и надстроек, а всполохи огней, вспыхивающих то там, то здесь, придавали всему призрачные очертания и хотелось верить, что утром, когда взойдет солнце, завод будет таким же красивым, утренняя роса умоет на деревьях каждый лист.

— Вы знаете, — задумчиво проговорила в темноте Вера Михайловна, замедляя шаги, — я верю, что время цветов скоро придет.

Он не ответил. Они поравнялись с трамвайной остановкой. Каждому ехать нужно было в противоположную сторону.

— Ваш идет, — Вера Михайловна кивнула на подходивший трамвай.

— Я поеду следующим, — тихо сказал Бартенев, и она почувствовала, что хотя он не ответил ей, но глубокая человеческая потребность в цветах ему должна быть понятна.

Теперь подходил ее трамвай, и она протянула ему руку и ощутила теплую твердую ладонь.

Попрощавшись с ней, он стоял, не трогаясь с места, и неотрывно смотрел на дверь вагона, в которую она вошла.

Да, время цветов пришло. На земле, двадцать лет назад, перепаханной танками, пропитанной кровью, выросли нежные левкои, стройные гладиолусы, полевые ромашки, желтые ирисы. Они цветут на улицах, на балконах домов, у заводских корпусов, за прилавком продавщицы. Ко дню ее рождения Аленка даже зимой приносит откуда-то мимозы и фиалки. Земля стала садом для всех, она насыщена запахами цветов. А в тот год в железном Рудногорске цветов почти совсем не было, но природа и здесь старалась украсить землю.

После затяжных прохладных дождей с ветром в октябре вдруг потеплело, установилась тихая пора увядания. Недвижно стояли деревья, окутанные легкой серебристой паутиной, роняя под ноги красные листья. Деревья как будто знали, что их увядание — это только переход к затяжному сну, после которого они снова нальются молодой силой, заблагоухают почками, зашуршат молодыми листьями. Потому-то они с безмятежным спокойствием устилали землю оранжево-желтым ковром.

Но для Гущина теплая спокойная осень примечательна была прежде всего тем, что создавала благоприятные условия людям для работы в горячих цехах.

Парторг торопился на директорскую «среду». Раз в месяц, обычно во вторую среду, Лобов созывал в своем большом кабинете начальников цехов на техническое совещание. В такие дни о текущих делах запрещалось говорить: обсуждались, взвешивались проблемы, высказывались и проверялись идеи.

На среду начальники цехов приходили в конце рабочего дня, в серых запорошенных пылью спецовках и сапогах, с темными, лоснящимися от пота лицами. Встречаясь друг с другом, в приемной, они шутили, каламбурили. Один, смеясь, хлопал другого по спине, рассказывая анекдот, кто-то говорил комплименты секретарше, радуясь, что ее лицо при этом утрачивало строгое выражение. Но как только эти люди переступали порог директорского кабинета, веселая беспечность сразу покидала их. Здесь они смотрели друг на друга иными глазами: глазами смежников, поставщиков, контролеров.