В том, что касалось его общественного положения, воспитание Симеона было несколько шизофреническим. В микрокосме дома и окружавших семью болгарских беженцев он оставался царем. А в макрокосме за пределами дома его приучали играть роль безымянного эмигранта. Покидая родные стены, он носил псевдоним Симеон Рыльский. По окончании школы его послали в Америку, в военную академию Вэлли-Фордж в Пенсильвании. Известную своей безжалостностью муштру этого учебного заведения он воспринимал как освобождение от гнета домашнего воспитания, что говорит само за себя.

Конец этой истории, как он выглядит сегодня, великолепен и немного печален. В шестидесятые годы Симеон вернулся в Испанию. Он стал бизнесменом и — не в последнюю очередь благодаря своим хорошим связям с монархами арабских государств — состоятельным человеком. Когда пал «железный занавес», Симеон сразу же приехал в страну, где когда-то был коронован. Его приветствовали только что не криками «Осанна!», за которыми, как известно, почти обязательно следует «Распни Его!». Симеон был избран премьер-министром Болгарии — ноша, какой не пожелаешь и злейшему врагу. Руководить правительством одной из самых отсталых стран Европы, не имея профессионального административного аппарата, на который можно было бы положиться, в стране, насквозь пронизанной коррупцией, с засильем мафиозных кругов в экономике, где государственные финансы находятся в безнадежном положении, а суды и полиция продажны… Даже для политически опытного человека это могло бы оказаться неблагодарной задачей. Симеон взял на себя эту задачу, выбрал курс жесткой экономии, чтобы приблизить Болгарию к маастрихтским критериям Евросоюза, и в кратчайшее время стал самым ненавидимым человеком в стране.

Вероятно, никто больше в новейшей истории не способствовал с такой последовательностью уничтожению царского ореола, как Симеон Сакскобургготский. Люди избрали его как чудо-творца, в чем чувствуется отзвук легенды о целебной силе королей. Но чудес не произошло. Можно было предвидеть разочарование народа. А обещаниями повысить уровень жизни и доходы, обещаниями, которые он конечно же не смог выполнить, он лишь усилил это разочарование. И хотя Симеон, как он сам говорит, «выполнил свою миссию»: Болгария стала членом Евросоюза, страна полностью реформирована, ее финансы «санированы», — его слава закончилась, точно так же, как его неприкосновенность. Многие болгары считают, что в результате радикальных экономических изменений они только потеряли, немало и таких, кто с ностальгией вспоминает «добрые старые времена» коммунистической поры. А виноват во всем этом, по мнению большинства болгар, Симеон, который оказался никуда не годным чудотворцем.

«Король царствует, но не правит». То есть он имеет право повелевать, но не руководить. Симеон нарушил это древнее правило. Может, ему стоило поступить так же, как Соня Ганди? Она ведь тоже происходила почти из королевской семьи. Ее тоже избрали премьер-министром, но после выборов она отошла на задний план, и благодаря этому ее авторитет остался неприкосновенным и не скомпрометированным политической деятельностью. То, что Симеон взял на себя личную ответственность, подставил собственную голову, было чрезвычайно благородно с его стороны, но сильно противоречило идее конституционной монархии, о которой он — по крайней мере, втайне — мечтал для своей родины.

За беседой мы добрались до десерта. Жаренную на гриле тыкву с медом он рекомендует посыпать орешками. Очевидно, это блюдо из османского наследия страны. На столе стоят взбитые сливки, купленные в магазине.

— Я выполнил здесь свою задачу и больше не покину эту страну, — говорит Симеон.

Меня интересует, не жалеет ли он, что выпал из верхних этажей политической власти. Он признается, что кое о чем, пожалуй, и жалеет. Но у него не было другого выбора. Всю жизнь его готовили к тому, чтобы нести ответственность за свою страну.

— Я… то есть… я имел в виду, Болгария не могла себе позволить сесть в лужу.

Эта маленькая оговорка, думаю я, покидая дом Симеона, объясняет, в сущности, все.

Совершенно безразлично, что делают королевские особы — охотятся, рисуют или философствуют, — они делают это с чувством собственной значимости. И даже пребывая в полном отупении, они не теряют его. Мой покойный шурин, князь Иоганнес фон Турн-и-Таксис, отличавшийся почти черным чувством юмора, рассказывал о шведском короле Карле-Густаве, что в беседах с ним рекомендуется частично «отключаться» и лучше всего разговаривать только об автомобилях. Чтобы быть уверенным в его внимании, полезно время от времени произносить что-нибудь нечленораздельное, вроде «тр-р-р». Я был уверен, что это — одно из обычных преувеличений Иоганнеса. Пока однажды не встретился с королем Швеции. Это было на Штарнбергском озере, в доме одного из немецких кузенов короля. Перед домом стоял новехонький «мазерати». Король говорил мало. Но если он говорил, то это звучало примерно так:

— Завтра мы поедем по автобану в Италию, тр-р-р!

Все дружелюбно кивали и продолжали разговаривать о своем. Спустя несколько минут король, радостно возбужденный, снова перебивал нас:

— А послезавтра мы проедем через Милан и дальше, во Флоренцию, тр-р-р!

Его жена, королева Швеции Сильвия, с доброй улыбкой поднимала на него глаза. Такой доброй, что это казалось почти сочувствием.

Когда датчане рассказывают о своем кронпринце, то они обязательно вспоминают один эпизод. Фредерик и Мэри нанесли визит в штаб-квартиру комиссии Евросоюза в Брюсселе, а потом Фредерик отвечал на вопросы журналистов. Согласен, вопросы были довольно банальны. Довольны ли они этим визитом и тому подобное. Но Фредерику удался редкий фокус — своими ответами он превзошел банальность вопросов.

— Этот визит… э-э-э… дал нам… очень много, — сказал кронпринц в протянутые к нему микрофоны, — в любом случае… э-э-э… мы все увидели… то есть физически. Мы также встретились с этими, как они называются… ах да, с комиссарами. Очень мило. Очень интересно! Я имею в виду — слушать их, когда мы сидели, выпивали и закусывали, как говорится.

Если вспомнить, как умна и образованна мать датского принца, то его косноязычие довольно неожиданно, тем более что его отец, принц Хенрик Датский, происходит не из такого уж древнего рода, чтобы это могло извинить его слабоумие.