А между тем, пока я натягивал на себя неуклюжее одеяние шестого столетия, становилось все темнее и темнее, я дрожал от холода в своем новом облачении. А тьма делалась все гуще и гуще, народ приходил в отчаяние, подул холодный ночной ветер, и на небе замерцали звезды.

Наконец вот оно! Наступило полное затмение, и я был этим очень доволен. Однако все остальные пришли в сильное отчаяние, некоторые завыли от ужаса, и это было совершенно естественно. Тогда я сказал:

– Король своим молчанием доказал, что он не отступается от своих обещаний. – Затем я простер руку и простоял так несколько мгновений, потом произнес торжественным голосом: – Рассейтесь, чары, не причинив никому зла!

Не последовало никакого ответа в этом кромешном мраке и в этой могильной тишине. Но когда минуты две или три спустя заблистала на солнце серебристая каемочка, все присутствовавшие хлынули ко мне и стали осыпать меня благодарностями и благословениями. Кларенс, конечно, был в том числе далеко не последним.

И вот я стал вторым лицом в королевстве; в моих руках была сосредоточена и политическая власть, и внутренняя; я и сам во многом изменился. Начнем с внешнего вида: одежда моя состояла из шелка и бархата, золотых и серебряных украшений; конечно, она была не совсем удобна и тяжела и первое время крайне меня стесняла, но привычка – великое дело, и я скоро примирился с этим неудобством. Мне дали хорошее и обширное помещение в королевском замке, лучшие комнаты, не считая королевских апартаментов. Но в этом помещении было душно от тяжелых шелковых драпировок; на каменном полу вместо ковров были разостланы циновки из тростника. Что же касается так называемого комфорта или даже удобств, то этого и вовсе не было. Я имею в виду мелкие удобства, которые в общем-то и делают жизнь приятной. В этих комнатах стояло множество огромных дубовых стульев, очень тяжелых, с резьбой грубой работы, на этом вся меблировка и оканчивалась. Здесь не было, наконец, таких необходимых вещей, как мыло, спички, зеркала; правда, кроме одного, металлического зеркала, но смотреться в него было все равно что в ведро с водой. Затем полное отсутствие картин, гравюр, литографий; даже ни одной цветной рекламы страховой компании на стене.

Я так привык к цветным рекламам, что проникся интересом к искусству, причем до некоторого времени я и сам этого не осознавал. Когда здесь я увидел пустые стены в этом чванливом помещении, я почувствовал такую тоску по родине, по нашему скромному домику в Хартфорде, где в каждой комнате стены украшает цветное объявление о страховании или цветной девиз: «Благословен дом этот!»; а в гостиной у нас девять цветных объявлений. А здесь, даже в моем министерском зале, не было ни одной картинки, кроме чего-то напоминающего то ли вышитое, то ли вытканное одеяло, местами заштопанное, на котором изображались какие-то предметы непонятной формы, неправильно раскрашенные; величина этих изображений была такая внушительная, что и сам Рафаэль после работы над «знаменитыми Хэмптонкортскими картонами» не мог бы нарисовать их крупнее. Рафаэль – великий живописец. У нас было несколько его картинок; на одной изображена «чудесная ловля рыбы», где он просто совершил чудо: трое мужчин сидели в таком челноке, который опрокинула бы и одна собака. Я с удовольствием знакомился с произведениями Рафаэля, мне нравится их естественность и свежесть.

Не было во всем замке ни звонков, ни телефона, чтобы я мог позвать кого-либо из своих слуг, которые в огромном количестве дежурили у меня в прихожей. А я всякий раз должен был идти сам и звать того, кто мне был нужен. Здесь не было ни газа, ни свечей в подсвечниках; бронзовый тигель, наполненный до половины маслом, в котором плавала тлеющая ветошка, – это и было то, что здесь называлось освещением. Несколько таких тигелей висело по стенам и рассеивало темноту, смягчая ее настолько, что можно было различать предметы. Если случалось когда-нибудь выходить из дому вечером, то вас сопровождали слуги, освещая путь факелами. Здесь не было ни книг, ни перьев, ни чернил, не было стекол в отверстиях, которые у них почему-то назывались окнами. Конечно, стекло – вещь крайне незначительная, но когда его нет, то чувствуется большое неудобство. Но что самое худшее было для меня, так это то, что здесь не было ни чая, ни сахара, ни табака. Я считал себя вторым Робинзоном Крузо, заброшенным на необитаемый остров, лишенным всякого общества, вместо которого меня окружало довольно много домашних животных; для того чтобы сделать свою жизнь хоть как-то сносной, мне приходилось поступать так же, как и Робинзону: изобретать, придумывать, создавать, переделывать вещи, работать и головой, и руками.

Сначала меня смущало то внимание и любопытство, которое все проявляли ко мне. Создавалось впечатление, будто весь народ горел страстным желанием хоть только взглянуть на меня. Солнечное затмение навело панический страх на всю Британию; все церкви и монастыри заполняли невежественные перепуганные молящиеся люди; они полагали, что наступил конец света. Затем распространился слух, что виновником этого ужасного события стал один чужеземец, могущественнейший маг, живущий при дворе короля Артура; он потушил солнце, как задувают свечку, именно в то время, когда этого мага хотели сжечь, но упросили рассеять чары, и его помиловали, он выполнил просьбу и стал почетным человеком в государстве, ведь он своим могуществом спас земной шар от разрушения, а его обитателей – от голодной смерти. Поскольку все поверили этим сказкам и никто не осмеливался в них сомневаться, то во всей Британии не нашлось ни одного человека, который не прошел бы пятидесяти миль пешком, лишь бы только взглянуть на меня. Обо мне одном только и говорили; все остальные интересы отодвинулись на задний план; даже на короля не обращали такого внимания, как на меня, и стали относиться к нему равнодушно. Уже сутки спустя ко мне стали стекаться делегации со всех сторон, и продолжалось это в течение двух недель. Вся местность вокруг была заполнена людьми. Мне приходилось по двенадцать раз в день выходить из дому, показываться почтительной толпе. Иногда это смущало и затрудняло меня, но все же скажу откровенно, что мне было и приятно пользоваться такими почестями и вниманием, чувствовать себя таким знаменитым. Мерлин зеленел от зависти и досады, но и это также доставляло мне большое удовольствие. Однако что мне казалось очень странным, так это то, что никто не просил у меня автографа. Я сказал об этом Кларенсу. Так, представьте, мне пришлось объяснять ему, что это значит! Когда я объяснил ему это, то он сказал мне, что в Британии никто не умеет ни читать, ни писать, за исключением нескольких священнослужителей. Вот какова была эта страна! Подумайте только об этом!

Но вот еще одно обстоятельство крайне смущало меня. Толпы стали требовать от меня нового чуда. Это, конечно, было естественно. Все эти люди, вернувшись после далекого путешествия обратно в свои дома, могли похвастаться своим соседям, что собственными глазами видели человека, повелевающего солнцем на небе, и это, конечно, возвышало их в глазах окружающих; но им очень хотелось рассказать еще соседям, что они к тому же видели, как этот человек совершает чудеса. Вот почему народ шел пешком из самых отдаленных мест. Да и ко мне поток посетителей значительно бы возрос. Я решительно недоумевал, что делать. Я знал, что предстояло лунное затмение, но до этого было слишком далеко – два года. Я бы многим пожертвовал, чтобы как-то приблизить это событие, чтобы оно послужило мне теперь, когда все только и ожидали очередного затмения. А оно, к сожалению, случится уже тогда, когда от него никому не будет никакой пользы. Вот если бы оно состоялось, например, через месяц, я бы здорово заработал на этом, а так даже думать о нем перестал.

Между тем Кларенс узнал, что Мерлин тайком возмущал народ, говоря, что я обманщик и не умею делать никаких чудес. Мне необходимо было что-то предпринимать и действовать как можно скорее. И я наметил план действий.

Обладая полной властью в королевстве, я заключил Мерлина в тюрьму – в ту самую каморку, где прежде сидел сам. Затем я оповестил народ через герольдов и глашатаев с трубами, что в течение ближайших двух недель я буду очень занят государственными делами, но по окончании этого срока я в свободное от занятий время совершу чудо: сожгу огнем, упавшим с неба, каменную башню Мерлина; а все, кто осмелится распространять обо мне дурные слухи, пусть поостерегутся. Я предупредил, что совершу чудо в последний раз; если же кто будет роптать и продолжать сплетничать, того я превращу в лошадей и они будут возить телеги. Таким образом было водворено спокойствие.

Я отчасти доверил свою тайну Кларенсу, и мы принялись с ним за работу. Я ему объяснил, что это такого рода чудо, которое требует некоторых приготовлений, но, если кто-то начнет болтать об этих приготовлениях, его постигнет внезапная смерть. Это предостережение, понятно, закрыло ему рот. Мы принялись тайком за работу, сделали несколько бушелей разрывного пороха, а оружейники под моим надзором соорудили громоотвод и провода. Эта старая каменная башня была очень массивна, крепка, хотя понемногу уже разрушалась, ей было около четырехсот лет, и она осталась еще от римлян. Она была по-своему красива, обвитая плющом от основания до вершины, точно чешуйчатой кольчугой. Построенная на возвышенности, на расстоянии полумили от дворца, она была хорошо видна из его окон.